"Владимир Щербаков. Летучие зарницы ("Искатель", 1985, № 1)" - читать интересную книгу автора

около деревянного сарая, явилась уверенность, что мне доводилось уже
видеть их, видеть наяву, а не во сне.
Летело время. Открывались и пропадали извивы колеи, а я никак не мог
отделаться от возникшего в памяти видения: землянки на краю поляны, сарай
со стенами из смолистых бревен, дым, ползший полупрозрачным облаком над
его крышей, давно знакомые лица вокруг меня. И сарай был какой-то свой,
точно провели мы немало часов у костра, разведенного внутри его, под
квадратом, вырубленным в крыше (дым как раз и тянуло в этот квадрат). И
уже родилась во мне радость, сродни той, какая приходит, когда
возвращаешься домой после долгого отсутствия. Я знал, что никогда не был
там, а видение не уходило, память подсказывала: у костра лежит человек в
полушубке, под головой у него охапка сена. Раньше других я замечаю, что
искры попали на сено - так близко к огню расположился человек. Дымок идет
от его полушубка, по сену пробегают первые красные светляки. А он спит! Мы
осторожно переносим его к холодной стене. Я зачерпываю корцом воду из
бочки, чтобы погасить красные искры в сене... И тут я понял, что знал этот
лес, лица, разговор. Точно видел уже однажды все это и потому мог сказать
точно, что произойдет в следующий момент. И здесь, на дороге, выбегавшей
из леса, как из бесконечной объемной рамы, я чувствовал эту вдруг
родившуюся во мне способность, которая в иные минуты подавляла, даже
пугала. И лес с его седым гребнем можно было остановить на секунду и
рассмотреть как под микроскопом: вот черно-сизая ворона слетала с головы
дерева - я уже ждал этого, - и время опять текло мерно, как замерзающая
река.
...Смеркалось. Дорога как бы спускалась на морское дно - такой
неоглядный простор открывался с холма. У горизонта темная лента леса уже
сливалась с небом. Через несколько минут деревья расступились, открыв
площадку с землянками. Передо мной вырос большой бревенчатый сарай. Внутри
его горел костер, вокруг лежали толстые бревна-скамейки, в углу стояла
бочка с водой, над ней висел на гвозде корец, на краю которого держалась
прозрачная капля, отражая красные угли костра, всплески света от искр
летучих. У самого огня спал человек. Охапка сена в его изголовье и тулуп
дымились от искр. Я взял корец, набрал воды и залил огоньки, подкравшиеся
к нему. Кто-то произнес его фамилию - Ольмин - и прибавил крепкое словцо.
Гамов и Хижняк осторожно перенесли его ближе к стене сарая. На всю жизнь
запомнил я совпадение ожидаемого с действительностью; это было похоже на
мираж, но мираж остается недостижимым. У меня же случилось иначе...
Встав до зари, ожегши рот кашей, я с необыкновенным наслаждением
разбирал и собирал винтовку, прицеливался в можжевеловый куст, в раннюю
тень сосны. Я с нетерпением ждал: когда же?..


* * *

Но пока только партизанская разведка выезжала в дозоры. Совершался
переход к спокойной, несытой, благополучной жизни, и я замечал, как
угнетает капитана бездеятельность. Он, как мог, сдерживал себя. Несколько
раз он пробовал объясниться с командиром отряда Максимовым. Уравновешенный
бородач, кажется, одерживал над капитаном победу. Окладистая борода,
круглые блестящие глаза, розовые пятна щек - таким я запомнил командира.