"Вадим Сергеевич Шефнер. Тихая просьба" - читать интересную книгу автора

запел:
Когда мне было лет двенадцать,
Тогда скончался мой отец.
Не стал я матери бояться
И стал большой руки подлец.
Окружающие осины внимательно слушали меня, сочувственно звеня листьями,
но Васька Крот сплюнул сквозь зубы, закинул голову - и тонко завыл.
- Чего ты воешь?-" спросил-, я, прерывая пенье.
- А чек" ты воешь" - ответил Васька. - Ты будешь выть - и я буду выть.
И мы молча пошли дальше.
Вскоре мы дошли до полотна железной дороги и зашагали по шпалам. Шли мы
торопливо - нам нужно было поспеть к приходу на станцию южного поезда. Он
стоял минут пять, пассажиры выходили размяться, покурять на свежем воздухе.
Когда раздавался сигнал отбытия, многие бросали недокуренные папиросы на
платформу, хоть вполне спокойно могли бы докурить их в вагоне.
Да, это был богатый поезд, на нем ездило много нэпманоB - мы-то это
знали. И сейчас мы с Васькой Кротом шли собирать их окурки.
Дело в том, что наша шестая старшая спальня была самая большая в
детдоме - на четырнадцать коек, - и все ребята были там из беспризорных, и
все курили.
Одни - взатяжку, другие только так, для виду, чтобы не oтcтать от
других. Всем нужен был табак, но не ходить же вceм вместе на станцию за
окурками! Вoт мы и устрoили дежурство, и ходили по двое, собирали чинарики
на веcь крысятник. А крыcятником мы прозвали нашу спальню потому, что когда
мы въехали в этот барский дом, в нашей спальне было особенно много крыс. При
помещике под этой большой комнатой была кладовая.
Продуктов никаких в наследство нам помещик не оставил, крыс оставил в
избытке, и мы долго их выводили и все-таки вывели, но за спальней так и
сохранилось это странное наввание.
Мы торопливо шли по шпалам, и каждый думал о своем. Мысли у меня бежали
вразнобой. Сперва я думал о том, что хлебную пайку мoгут и зажилить, в
особенности если она попадет на хранение к Косте Жирному, - был у нас такой
обжора. Потом думал о том, много ли cегодня будет нa станции окурков. Затем
думал о Люсе, дочке начальника станции. Однажды мы о Васькой бродили по
городу, надеясь чего-нибудь выпросить, нo в этом городишке не любили
"приютских", и нам ничего не досталось. Зато когда мы проходили мимо одного
забора недалеко от станции, нас через пролом в заборе окликнула девочка,
разговорилась с нами и дала нам по два яблока. С тех пор, бывая на станции,
мы каждый раз заходили к этой Люсе - но не в дом, конечно. В дом бы нас не
пустила ее тетка, она держала Люсю в строгости, даже в школу не посылала ее
учиться, а нанимала учителей.
Потом я опять думал об окурках, о хлебной пайке, о том, как мы с
Васькой Кротом убежим в Крым, о Люсе.
Мыслям в моей голове было очень просторно, потому что их было не
очень-то много. Они сталкивались в голове и отскакивали друг от друга, в
такт моему торопливому неровному шагу по шпалам.
Я давно уже знал, что мысли зависят от дороги, по которой идешь. Когда
шагаешь по щебеночному шассе - мысли четкие, аккуратные, подтянутые, и
всегда думаешь о том, что будет впереди. Когда идешь проселочной дорогой -
мысли плавные, широкие, слегка грустные, и ничего не ждешь за ближайшим