"Вадим Сергеевич Шефнер. Тихая просьба" - читать интересную книгу автора

поворотом, а думаешь о чем-то далеком, о чем-то таком, чего, быть может, и
вовсе нет.
Ecли же идешь лесной тропкой, то всегда привяжется одна какая-то мысль;
ты отгибаешь на ходу ветки, срываешь ягоды, прыгаешь через ручейки,
замечаешь все вокруг - а мысль эта не отстает, бежит за тобой, как
собачонка. А вот когда шагаешь по железнодорожному полотну - мысли идут
вразнобой, дребезжат в голове, как горошинки в детской погремушке, и все в
такт неровному шагу по шпалам. - Вскоре показался семафор. Он стоял сам по
себе, и ему всe было видно. Вдруг он высмотрел - где-то очень далеко -
поезд, и крыло его взметнулось, замерло под острым углом. Все вокруг стало
иным.
- Южный ползет, нам чинарики везет, - сказал Васька Крот.
Мы сошли на левый путь и ускорили шаг. Скоро нас обогнал поезд.
Когда южный ушел, станция сразу стала какой-то маленькой, а городок за
станцией сразу как будто вырос.
Людей на платформе было мало, и только возле входа в зад ожидания
толпился народ вокруг толстого человека в светлом летнем пальто; тот кричал,
что его обокрали.
На лужайке перед водонапорной башней сидели на земле люди с корзинами в
узлами, ждали семьдесят третьего.
Это был бедный поезд, его пассажиры курили махорку.
- Ты, Чухна, здесь перед вокзалом шуруй, а я вперед пойду, -
распорядился Васька. - Да не зевай, здесь еще шакалы вроде нас найдутся.
Собирай и чинарики, и бычки. Если мало насбираем, придется у живых стрелять.
И я стал подбирать окурки на отведенном мне участке.
Я брал и чинарики - так мы называли окурки от папирос, и бычки - окурки
махорочных самокруток. Все это я торопливо совал в карман своей серой
курточки из бумажного сукна. Я старался не встречаться глазами с людьми,
потому что мне всегда было стыдно собирать окурки, я не мог к этому
привыкнуть, хоть никому никогда бы не сознался в этом. Надо было побольше
набрать этого добра, чтобы не пришлось стрелять у живых. А стрелять у
живых - это значит выклянчивать окурки у курящих; так у вас это почему-то
называлось.
По улов на этот раз был небогат, и я пошел в пристанционный садик.
Народу там было совсем мало, так что подбирать было не стыдно, да
подбирать-то там было нечего. Но вот я увидел, что на одной пз скамеек сидит
человек - и курит. Я подошел поближе. На нем был дорогой лиловатый костюм,
чистая рубашка с зеленым галстуком и красноватые ботинки. Но шея - я заметил
сразу - была у него грязноватая, и глаза какие-то привычно беспокойные.
Я знал, что нельзя просить у стариков: старики, вместо того чтобы
по-честному оставить тебе покурить, норовят прочесть нотацию. Я знал, что
нельзя просить у пьяных: каждый пьяный - это как чужая собака: никогда не
знаешь, укусит тебя чужая собака или начнет махать хвостом. И еще я знал,
что нельзя просить у хорошо одетых людей: они не любят, когда к ним
пристают. Но хоть этот курящий человек и был хорошо одет, а все-таки грязная
шея как-то роднила его со мной.
- Дяденька, оставьте мало-мало покурить, - вежливо попросил я. - Целый
день не курил!
- Ну и дети же пошли! - с соболезнующим презрением произнес незнакомец,
чиркнув по мне неспокойными глазами. - Я в твои молодые годы давно уже по