"Светлана Шенбрунн. Пилюли счастья (роман) " - читать интересную книгу автора

оканчивалось либо большим пожаром, либо каким-нибудь бесчестным господином
Стольсиусом, непременно умудрявшимся оставить его с носом. Эндрю правильно
делает, что держит отца на известном расстоянии от издательства.
Удивительно еще, как он все-таки сумел столько лет продержаться на
плаву. Видимо, благодаря все той же безупречной порядочности и недюжинной
выносливости.
На что он мастер, так это экономить на всякой ерунде. На спичках.
"Дорогая, зачем тебе второй телевизор? Это бессмысленно". Даже не так:
"Дорогая, если хочешь - пожалуйста: два телевизора, три телевизора - как ты
считаешь нужным!" С другой стороны, может, он и прав: будет второй
телевизор - я залягу на тахте безвылазно. Так, по крайней мере, сидим
вечерком друг подле друга, грызем орешки, обмениваемся кой-какими ценными
замечаниями. А то недолго и вовсе в один прекрасный день встретиться у
входной двери и не узнать друг друга.
Что его заставило остановить свой выбор на мне? Только то, что я не
похожа на Юханну? Разве мало приличных, привлекательных и вполне свободных
невест в этом городе и вообще в их разумной и упорядоченной стране? Между
прочим, эта загадка до сих пор сводит с ума местных кумушек. Мог ведь взять
свою соотечественницу, да еще с приданым - не какую-то чужестранку, голь
перекатную! Расчет Мартину чужд - это все давно знают. По-моему, он даже
получает некоторое удовольствие от того, что постоянно садится в лужу.
Наилучшее доказательство его благородства и неподкупной честности. А может,
ему понравился мой акцент? В конце концов, не исключено, что я сама ему
понравилась. Но настолько, чтобы взять и жениться? Нет, это его порядочность
(и упорядоченность!) заставили довести дело до конца.
Не дал слова - держись, а дал слово - женись.
В Иерусалиме происходила международная книжная ярмарка. К тому времени
я уже три года как жила в Израиле и два года как работала в уважаемом, хотя
и непривычном для себя издательстве, поддерживаемом отчасти государством, а
отчасти крупным американским еврейским фондом. То есть американским этот
фонд оказался более-менее случайно по прихоти затейницы судьбы. Дело в том,
что до Второй мировой войны в Европе проживали десятки писателей еврейского
происхождения, творивших на всех европейских языках, начиная от идиша и
кончая немецким. Были среди них достаточно известные, были и менее
удачливые, но после войны, когда и тех и других не стало, очнувшееся от
преступного безучастия человечество решило поправить дело и принялось
усиленно издавать их сочинения - независимо даже от их художественной
ценности. Но поскольку погибли не только сами писатели, но и все их близкие
и наследники, гонорары, как правило, оказалось некому выплачивать. Разумно
рассудив, что нищий Израиль истратит деньги не по назначению, то есть не на
увековечение еврейской культуры, решено было основать в солидной Америке
специальный фонд, куда будут стекаться все поступления от публикаций. Фонд
тут же возглавили деловитые люди, принявшиеся без устали разъезжать по
разным странам и останавливаться на постой в самых великолепных гостиницах,
которые и не снились знаменитейшим из знаменитых истребленных писателей.
Надо полагать, и зарплаты положили себе неплохие, но все-таки некую долю
накапливающихся средств сочли разумным выделить на развитие еврейской
литературы.
Так благодаря их опеке в Иерусалиме возникло издательство, принявшее
меня на работу, хотя и не слишком аккуратно выплачивавшее зарплату.