"Виктор Шендерович. Многие лета" - читать интересную книгу автора

дожидаясь полной победы демократического крыла партии над консервативным,
взяли в аренду красный уголок, и открыли кооператив по производству рыбьего
жира. Они клялись каким-то смутным личностям в верности народу и стучали
кулаками во впалые от энтузиазма груди, а потом Сенчиллов с накладными в
зубах полгода бегал фискалить сам на себя в налоговую инспекцию. Дохода
рыбий жир не приносил, а только скапливался. В самый разгар ускорения в
кооператив пришел плотного сложения мужчина со съеденной дикцией и
татуировками "левая" и "правая" на соответствующих руках. Войдя, человек
велел рвать когти из красного уголка вместе с рыбьим жиром, а на вопрос
Холодцова, кто он такой и какую организацию представляет, взял его за лицо
рукой с надписью "левая" и несколько секунд так держал.
Холодцов понял, что это ответ, причем на оба вопроса сразу.
Сенчиллов набросал черновик заявления в милицию, и полночи они
правили стиль, ссорясь над деепричастными. Наутро, предвкушая правосудие,
Холодцов отнес рукопись в ближайший очаг правопорядка. Скучный от рождения
капитан сказал, что им позвонят, и не соврал.
Им позвонили в тот же вечер. Звонивший назвал гегельянца козлом и,
теряя согласные, велел ему сейчас же забрать заявление из милиции и
засунуть его себе.
При вторичном визите в отделение там был обнаружен уже совершенно
заскучавший капитан. Капитан сказал, что волноваться не надо, сигнал
проверяется - вслед за чем начал перекладывать туда-сюда бумаги и увлекся
этим занятием так сильно, что попросил больше его не отвлекать. В ответ на
петушиный крик Холодцова капитан поднял на него холодное правоохранительное
лицо и спросил: "Вы отдаете себе отчет?.."
У Холодцова стало кисло в животе, и они ушли.
Ночью домой к Холодцову заявился Сенчиллов. Его костюм был щедро
полит рыбьим жиром; на месте левого глаза наливался цветом фингал. В
уцелевшем глазу Сенчиллова читалось сомнение в разумности сущего.
Кооператив закрылся в день подписания исторического договора по
ОСВ-2. В красный уголок начали завозить черную мебель, Холодцов устроился в
театр пожарником. Музы не молчали.
Театр выпускал чудовищно смелый спектакль с бомжами, Христом и
проститутками, а действие происходило на помойке. С замершим от восторга
сердцем Холодцов догадался, что это метафора. Транзистор, болтаясь на
пожарном вентиле, с утра до ночи крыл аппаратчиков, не желавших
перестраиваться на местах. Успехи гласности внушали сильнейшие надежды.
Холодцов засыпал на жестком топчане среди вонючих свежепропитанных
декораций.
Сенчиллов, будучи последовательным гегельянцем, нигде не работал,
жил у женщин, изучал биографию Гдляна.
Процесс шел, обновление лезло во все дыры.
Когда безнаказно отделился Бразаускас, Холодцов не выдержал, сдал
брансбойт какому-то доценту и исчез. Исчез и Сенчиллов - с той лишь
разницей, что Холодцова уже давно никто не искал, а гегельянца искали сразу
несколько гражданок обновляемого Союза, с намерением женить на себе или
истребить вовсе.
Время слетело с катушек и понеслось.
Их видели в Доме Ученых и на Манежной - в дождь и слякоть, стоящими
порожняком и несущими триколор. Они спали на толстых журналах, укрываясь