"Виктор Шендерович. Избранное (из разных книг)" - читать интересную книгу автора

в противном случае обломают руки-ноги.
-- Сила есть -- ума не надо, -- вздохнув, согласился Фишман.
В подтверждение этой нехитрой мысли, с фингалом под глазом, он сидел на
привинченной лавочке в отделении милиции и отвечал на простые вопросы
лейтенанта Зобова.
В домах сообщение о приводе было воспринято по-разному. Папа-Фишман
позвонил в милицию и, представившись, осведомился, по какой причине был
задержан вместе с товарищем его сын Леонид. Выслушав ответ, па-па-Фишман
уведомил начальника отделения, что задержание было противозаконным.
А мама-Кузякина молча отерла о передник руки и влепила сыну по шее
тяжелой, влажной от готовки ладонью.
Удар этот благословил Васю на начало трудового пути -- учеником
парикмахера. Впрочем, трудиться на этом поприще Кузякину пришлось недолго,
поэтому он так и не успел избавиться от дурной привычки барабанить пальцами
по голове клиента.
А по вечерам они устраивали себе Новый Орлеан в клубе санэпидемстанции,
где Фишман подрядился мыть полы и поливать кадку с фикусом.
-- Пу-дабту-да! -- выдувал Фишман, закрыв глаза.
-- ТУду, туду, бзденьк! -- отвечал Кузякин. На следующий день после
разрыва он торжественно вернул в буфет родной школы стакан и вилку, а взамен
утянул из-под знамени совета дружины два пионерских барабана, а со двора --
цинковый лист и ржавый чайник. Из всего этого Вася изготовил в клубе
санэпидемстанции ударную установку.
А рядом с ним, по-хозяйски облапив инструмент и вдохновенно истекая
потом, бумкал на контрабасе огромный толстяк по имени Додик. Додика Фишман
откопал в музыкальном училище, где Додика пытались учить на виолончелиста, а
он сопротивлялся.
Додику мешал смычок.
В антракте между пресловутым маршем и "Блюзом западной окраины" Фишман
поливал фикус. Фикус рос хорошо -- наверное, понимал толк в музыке. Потом
Додик доставал термос, а Кузякин -- яблоки и пирожки от мамы. Все это съедал
Фишман -- от суток дудения в животе у него по всем законам физики
образовывалась пустота.
В конце трапезы Леня запускал огрызком в окно -- в вечернюю тьму, где
вместе с другими строителями социализма гремел костями о рассохшиеся доски
одного отдельно взятого стола учитель труда Степанов.
Он делал это сколько помнил себя, но последние две недели -- под звуки
фишмановской трубы. В начале третьей недели тема марша "Когда святые идут в
рай" пробила-таки то место в учительском черепе, под которым находился отдел
мозга, заведующий идеологией. Степанов выскочил из-за доминошного стола и,
руша кости, понесся в клуб.
Дверь в клуб была предусмотрительно закрыта на ножку стула -- благодаря
чему Фишман и К поимели возможность дважды исполнить учителю на бис
марш "Когда святые идут в рай".
Свирепая правота обуяла Степанова. Тигром-людоедом залег он в засаду у
дверей клуба, но застарелая привычка отбирать у Фишмана трубу сыграла с ним
злую шутку. Едва, выскочив из темноты, он вцепился в инструмент, как хорошо
окрепший при контрабасе Додик молча стукнул его кулаком по голове.
Видимо, Степанову опять досталось по идеологическому участку мозга,
потому что на следующее утро он накляузничал на всех троих чуть ли не в ЦК