"Виктор Шендерович. Из последней щели (Сб. "Музей человека")" - читать интересную книгу автора

Эпилог

Четвертые сутки сижу я глубоко в щели и вспоминаю свою жизнь, ибо
ничего больше мне не остается.
Родился я давно. Мать моя была скромной трудолюбивой тараканихой, и
хотя ни она, ни я не помним моего отца, он, несомненно, был тараканом
скромным и трудолюбивым.
С детства приученный к добыванию крошек, я рано познал голод и холод,
изведал и темноту щелей, и опасность долгих перебежек через кухню, и
головокружительные переходы по трубам и карнизу. Я полюбил этот мир, где
наградой за лишения дня было мусорное, сияющее в ночи ведро - и любовь. О,
любви было много, и в этом, подобно моему безвестному отцу, я был столь же
скромен, сколь трудолюбив. Покойница Нюра могла бы подтвердить это, знай
она хоть пятую долю всего.
Я выучился грамоте, прилежно изучая историю; красоты поэзии открылись
мне. И сейчас, сидя один в щели, я поддерживаю свой дух строками
незабвенного Хитина Плинтусного:
Что остается, когда ничего не осталось?
Капля надежды - и капля воды из-под крана...
Так и я не теряю надежды, что любознательный потомок мой, шаря по
щелям, наткнется на этот манускрипт, и прочтет правдивейший рассказ о
жестокой судьбе нашей, и вспомнит с благодарностью скромного Фому Обойного,
которому, несмотря на всю скромность, все больше хочется есть. Надо бы
пройтись вдоль плинтуса - авось чего-нибудь найду.

От переводчика

На этом месте рукопись обрывается, и, предвидя многочисленные вопросы,
я считаю необходимым кое-что объяснить.
Манускрипт, состоящий из нескольких клочков старых обоев, мелко
исписанных с обратной стороны непонятными значками, был обнаружен мною во
время ремонта новой квартиры. Заинтересовавшись находкой, я в тот же день
прекратил ремонт и сел за расшифровку. Почерк был чрезвычайно неразборчив
и, повторяю, мелок, а тараканий язык - чудовищно сложен; работа
первооткрывателя Трои показалась бы детской шарадой рядом с этой, но я
победил, распутав все неясности.
Восемь лет продолжался мой труд. Квартира за это время пришла в полное
запустение, а сам я полысел, ослеп и, питаясь одними яичницами, вслед за
геморроем нажил себе диабет. Жена ушла от меня уже на второй год, а с
работы выгнали чуть позже, когда заметили, что я на нее не хожу.
Каждое утро, проснувшись, я бежал в магазин и, если успевал, хватал
две бутылки кефира, сахар, заварку, батон хлеба и десяток яиц. Иногда
кефира и яиц не было, потом пропал сахар - тогда я жил впроголодь целые
сутки, на чае, а случалось, и на воде из-под крана. С продуктами стало
очень плохо. Вот раньше, бывало... Впрочем, о чем это я.
И потом этот завод. Пока переводил первую главу, его построили прямо
напротив моих окон, и сегодня, забившись за письменный стол, я уже боюсь
открывать форточку. Но перевод закончен, и я ни о чем не жалею.
В редакциях его, правда, не берут, говорят, не удовлетворяет высоким
художественным требованиям; я говорю: так таракан же! Тем более, говорят, -