"Люциус Шепард. Отец камней (Авт.сб. "Ночь Белого Духа")" - читать интересную книгу автора

известной убедительностью, он ловко играл на суевериях горожан, выставляя
на первый план загадочное, непостижимое влияние Гриауля. Да, присяжным
предстоит поломать головы. Впрочем, решил Коррогли, и ему самому тоже. От
таких дел, как это, не отказываются; материалы следствия изумительно
подходили для игры в правосудие, для того трюкачества, которое и
превращает правосудие в игру, так что у него, Эдама Коррогли, есть
возможность одним-единственным усилием сделать себе имя. Его неспособность
поверить сейчас Лемосу проистекает, быть может, из глубоко упрятанной
надежды на то, что резчик все же говорит правду, что им удастся-таки
установить прецедент; он чувствовал, что ему требуется теперь что-нибудь
этакое, что нарушило бы однообразное течение жизни, возродило прежние
упования и восторги, уняло сомнения в собственной значимости. Он занимался
адвокатской практикой вот уже девять лет, приступил к ней сразу, как
получил диплом, и добился определенных успехов - во всяком случае, для
сына бедных крестьян это было неплохо; хотя были, конечно, и другие
адвокаты, те, с кем он постеснялся бы себя равнять, адвокаты, которые
достигли значительно большего. Со временем Коррогли усвоил то, что должен
был осознать с самого начала: правосудие подчиняется неписаным законам,
учитывающим общественное положение и кровное родство. В свои тридцать три
года он все еще оставался в какой-то мере идеалистом - идеалистом, чьи
идеалы рушились, но восхищение перед юридической игрой сохранялось. В
итоге он пришел к опасному цинизму, который образовывал в душе Коррогли
горючую смесь из старых надежд и новых, полуосознанных влечений. Эта смесь
так и норовила воспламениться, заставляла его бросаться из крайности в
крайность, пренебрегать порой обращенными к нему ожиданиями и принципами.
"Я, - подумалось Коррогли, - во многом схож сейчас с кварталом Алминтра:
пролетарская среда, былые надежды на светлое будущее, а теперь -
постепенное отупение и разрушение".
Резчик проживал на втором этаже одного из старинных домов, как раз над
своей лавкой; именно там и состоялся первый разговор Коррогли с Мириэль.
Дочь Лемоса оказалась стройной девушкой лет двадцати с небольшим: длинные
черные волосы, карие глаза, овальной формы личико, прелесть которого
несколько смазывал уже появившийся отпечаток низменных страстей. Она была
одета в черное платье с кружевным воротником, однако ее манеры ничуть не
соответствовали ни подчеркнутой скромности наряда, ни горю, которому она
якобы предавалась. Хотя личико вроде опухло от слез и глаза покраснели,
Мириэль тем не менее кокетливо раскинулась на диване и курила изогнутую
зеленую сигару. Подол платья уполз вверх настолько, что обнажились бедра и
тень между ними. Коррогли подумалось, что она, по всей видимости, открыла
для себя в горе не испытанную до сего дня разновидность порока и теперь
предается ей, забыв обо всем на свете. "Мы гордимся своим сокровищем, -
произнес он про себя, - мы так им гордимся, что выставляем на всеобщее
обозрение".
Впрочем, несмотря на повадки уличной девки, Мириэль Лемос была весьма
привлекательна, и холостяк Коррогли внезапно ощутил, что его тянет к ней.
Воздух был насыщен ароматами кухни, в парадной комнате царил привычный
для глаз одинокого человека беспорядок: грязные тарелки, груды одежды и
книг, наваленных где попало. Мебель явно знавала лучшие дни - сиденья
стульев лоснились от долгой службы, поверхность стола испещряли царапины,
диван заметно просел. Пол покрывал потертый коричневый ковер с