"Люциус Шепард. За Черту - и Дальше" - читать интересную книгу автора

любовью сказал он. "Куда, думаешь, ты едешь на этом проклятом поезде?
Мерзавец задурил тебя и везет себе домой на ужин." До него дошло, что если
он умер, то Глупыш умер тоже. Это его расстроило. Ублюдки не имеют права
мучить его собаку. Это так на него подействовало, что в глазах защипало и он
почувствовал себя виноватым в том, что сам умер. Он сунулся в рюкзак и
вытащил пинту "Железного Коня". Открутил крышечку и заглотил порцию. Большая
часть успела дойти до желудка прежде, чем он почувствовал вкус, но остальное
он с отвращением выплюнул.
"Боже... черт!" Он понюхал горлышко. Воняло чудовищно. Что-то скисло в
его фляжке. Что ж, это последняя его пинта. Все равно с выпивкой придется
закругляться, но пока что без глотка оставаться не хотелось. Он измучился,
границы сознания крошились и были смутны, словно он был в отходняке от
крэка. Он свернулся в комок и улегся на бок. Подложил фляжку под голову.
Мягкое громыхание поезда, казалось, заставляет дышащего огнем коня с
наклейки скакать ему прямо в глаза.


x x x
Когда я проснулся на следующее утро, в глазах стояла все та же
наклейка, но вместо того, чтобы с отчаянной потребностью вчерашнего вечера
потянуться за бутылкой, я ощутил во рту вкус вчерашнего последнего глотка
"Железного Коня" и отвернулся, оказавшись лицом к Глупышу, который лизнул
мои губы и нос. Я поднялся на ноги, чувствуя себя менее с похмелюги, чем
должен был ожидать. И еще голодным. Это было странно. Прошло уже лет десять,
не меньше, с тех пор, как я просыпался и хотел завтракать. Писцинский еще
спал, окруженный другими собаками. Я теперь предполагал, что он всех их
украл. На вид он был уродливым сукиным сыном. Длинный нос расплющен и
свернут на сторону, наверное, бутылками и кулаками, пока не стал напоминать
носовой вырост старинного гладиаторского шлема, рот, толстогубый и широкий,
в скобках глубоко врезанных морщин, заставил подумать о времени, когда отец
брал меня рыбалить окуньков до того, как напивался и решал, что будет
забавнее воспользоваться мной как мишенью для своих кулаков.
Может быть я был мертвым, подумал я. Я не видел другого способа
объяснить, почему последние три-четыре года я так погано чувствовал себя
каждый божий день, а теперь, после единственного ночного сна, почувствовал
так, словно в жизни не пил. И это было не только ощущение физического
довольства. Я чувствовал силу мыслей в голове. Они были ясные, солидные,
определенные. Хотя прошло всего семь-восемь часов, я начал воспринимать
Билли Пропащего предыдущих ночей, как иную личность, примерно так, как можно
вспоминать себя ребенком. Но я не был уверен, что же мне думать о том, что я
видел, были ли "бердслеи" частью алкогольного тумана, или же у них
существовала какая-то основа в реальности.
Я сильно надавил двумя пальцами на стенку вагона и ощутил легкую
упругость. Словно наджал на жесткую кожу. Я подумал, что если прорезать
поверхность, не хлынет ли светящаяся желтая кровь? Это могло бы объяснить
свет в вагоне. И тепло. В кармане джинсов я откопал складной нож, открыл
лезвие и приставил острие в черной поверхности, потом подумал и отказался от
затеи. Не хотелось, чтобы вагон начал дергаться и задыхаться. Я сложил нож и
приложил ухо к плоской стене. Никакого пульса я не услышал, но мне
показалось, что я засек слабое шевеление, которое заставило меня торопливо