"Люциус Шепард. Знаток тюрьмы" - читать интересную книгу автора

пересечь реку!" Потом фургон покатил, набирая скорость, и уехал.
В Вейквилле мне надели наручники, но не сковали ножными кандалами, не
совсем нормальная процедура, и оставленного теперь в одиночестве меня
подмывало бежать; но я был уверен, что некое невидимое оружие нацелено на
меня, и подумал, что это, должно быть, экзамен или начальная стадия
психологического мучения, предназначенного низвести меня до состояния,
подобного Ристелли. Я осторожно ступил на камень прямо у берега, первый из
примерно сорока таких камней, что вместе образовали опасную дорожку, и начал
переход. Несколько раз, осаждаемый потоком воды, порывом сырого ветра, я
скользил и почти что падал - по сей день я не знаю, пришел бы кто-нибудь на
мое спасение. Шатаясь и вихляя, теряя равновесие, случайному наблюдателю я,
наверное, казался образом заключенного, совершающего отчаянный прорыв к
свободе. В конце концов, когда ноги мои уже дрожали от усилий, я достиг
берега и пошел по гальке в сторону пристройки. Здание, как я уже сказал,
заканчивалось аркой из рябого камня, с простой, как у сточного туннеля,
кривой, а на ней было выбита надпись, но не "Оставь надежду всяк сюда
входящий", как можно было ожидать, или какая-то равным образом угнетающая
сентенция, но простые два слова, которые в данном контексте казались даже
еще более угрожающими: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Железные двери покрылись оранжевыми
пятнами коррозии, отдельные листы железа были сшиты рядами громадных
заклепок с головками в форме девятиконечных звезд. Не было ни следа дверного
молотка, колокольчика или чего-то другого шумящего, чем я мог бы
воспользоваться, чтобы объявить о себе. Мне снова подумалось о побеге, но
прежде чем под воздействием этого импульса я смог что-то сделать, двери тихо
распахнулись внутрь и, движимый скорее не волей, а притяжением сосущей
пустоты за ними, я вступил в тюрьму.
Моим первым впечатлением об Алмазной Отмели была тишина - столь
глубокая и плотная, что представилось, что крик, который мне хотелось
испустить, имел бы здесь ценность шепота. Свет имел тускло-золотой оттенок и
был каким-то зернистым, словно смешанным с частицами мрака, и запах, хотя
очевидно какого-то чистящего средства, не обладал обычной терпкостью
промышленного очистителя. Однако самым любопытным было отсутствие
административного персонала - ни охранников, на процедуры приема и
инструктирования. Вместо того, чтобы попасть в изолятор, пока не решат, в
какой блок и камеру меня отправить, пройдя дверь пристройки, я вошел в
тюрьму, словно пилигрим, входящий в храм. Коридор бежал прямо, примерно
через каждые пятнадцать ярдов прерываясь коротким лестничным маршем, в него
выходили ярусы камер, старомодных обезьянников со сдвигающимися дверями и
стальными решетками, большинство незанятых, а в тех, что были заселены, люди
сидели, читая, глядя в стену или в телевизор. Никто не проявил ко мне
ничего, кроме слабого интереса, весьма не похоже на проход сквозь строй
пристальных взглядов и насмешливых выкриков, что мне пришлось пережить,
когда вторгся в популяцию Вейквилла. В отсутствии привычных правил перехода,
не направляемый никем, я продолжал идти вперед, думая, что рано или поздно
столкнусь с официальным лицом, который запишет мое имя, откроет компьютерный
файл или каким другим манером отметит мое прибытие. Поднимаясь по четвертому
пролету, я мельком увидел человека, одетого в нечто похожее на кепи
охранника и униформу, демонстративно вольно стоящего на верхнем ярусе. Я
остановился, ожидая, что он заорет на меня, но его взгляд прошел мимо и, не
сказав ни слова, он неторопливо удалился.