"Люциус Шепард. Кольт полковника Резерфорда" - читать интересную книгу автора

один лишь едва уловимый, слегка маслянистый запах смерти, - так мог бы
пахнуть ствол гигантского ружья после нескольких тысяч выстрелов.
Он попытался вернуться в свою историю, но никак не мог найти вход.
Вместо этого в сознании всплыл залитый солнцем линолеумный пол. Очень
грязный, с кусочками бумаги, влипшими в блестящую пленку жира. Постепенно за
этим прорисовалась тема или, скорее, вереница причудливых абстрактных
картин. Однажды - ему тогда было пятнадцать - он принял дозу "кислоты" и
полдня безвылазно просидел в своей комнате, выводя карандашом фигуры на
тонкой непрозрачной бумаге. Ковбои, индейцы, демоны в облаках, крылатые
монстры - десятки образов, так или иначе замкнутых на самые грязные закоулки
генетической памяти, как будто он извлекал на свет свою истинную генеалогию,
историю духовной деградации своей семьи. Листы бумаги прилипали к жирному
полу и рвались, когда он пытался их отодрать. В конце концов, ему надоело с
ними возиться, и он отправился на конюшню, где стал наблюдать за ласточками,
похожими на крошечных падающих ангелов - порождений божественного сияния,
которое вливалось в чердачное окно. Бело-золотые столбы света дробились,
широкими полосами пробиваясь из щелей меж досками. Внутри них можно было
увидеть что угодно. Можно было даже войти в них и посетить чудесную
Светящуюся Страну (эти полосы были ее границей). Ноздри его щекотал запах
прелого сена и свежего конского навоза. В стойле пофыркивал молодой жеребец.
Так проходили часы. Свет, проникавший в щели, сделался оранжевым. Ласточки
вернулись в свои гнезда. Наконец он услышал отцовский голос, выкрикивающий
его имя. Никто не умел вопить так, как его старикан. "Джиммэ-э-э-э-э-эй!"
Произносимое таким манером, имя несло в себе тяжесть страшного арабского
проклятия; его первым значением было "убийство" или "смерть". Но в тот день
оно его ничуть не испугало. Оно просто стало частью его самого. Это кричал
орел, видя врага, разоряющего его гнездо. Крик, полный силы и ярости,
коснулся Джимми своим раскаленным дыханием, вызвав улыбку на его лице...
Рита беседовала с покупателем - усохшим стариком в мешковатой
спортивной куртке с ветеранским значком на лацкане. Она стояла, опершись
левым коленом на складной стул; плотно обтянутый джинсами зад подрагивал при
каждом ее жесте, и это заставило Джимми вспомнить сегодняшнее утро. Кто бы
мог подумать, что одна женщина может вместить в себя столько дурного и
столько прекрасного одновременно? То она взглянет так, что у тебя от страха
яйца чуть не выпадают из штанов, а через минуту станет такой нежной, что у
тебя дух перехватывает от желания. В промежуточном состоянии между этими
крайностями ее стрелка чаще склоняется в дурную сторону, но это скорее
защитная поза. Старик пошлепал прочь, а она поймала на себе взгляд Джимми и
попыталась спрятать нечаянную улыбку, но признала свое поражение и
опустилась на стул. Продолжая улыбаться, она взглянула на него через плечо,
откинув с лица прядь волос, - и он увидел ее совсем юной, какой она могла
выглядеть много лет назад, до того как нагрянула злая любовь и сбежала
удача. Не часто она дозволяет той милой девчонке являть посторонним свой
лик. Джимми хорошо помнил время, когда девчонке вообще не было хода в этот
мир, а взгляд Риты на окружающих выражал только злобу и ненависть. Он
вспомнил их первую встречу; это случилось в Биллингсе, где она тогда
промышляла в каком-то вонючем притоне. Она сидела на табурете у стойки
бара - в коротком черном платье, открывавшем ее ноги, плечи и грудь. Себя
она оценила в две сотни баксов. Он сказал, что таких денег у него нет, но
зато он может расплатиться с ней, рассказав историю. Не какую-то пошлую