"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

В мире Ивана Ивановича были и негры, и китайцы, и хохлы, и чеченцы.
Однажды во сне он позволил себе соитие с негритянкой. Она была мягкой, как
подушка, а изнутри горячей и долго держала его в себе. Случившееся повергло
в смущение. Но он посмотрел на спящую рядом жену. И прошло смущение. Он был
для жизни сух безусловно, а за сон и видения в ночи человек не отвечает. Это
другое.
Трусы он выстирал сам и тайком высушил на батарее, чтоб не заметила
жена. Но та заметила, удивилась, но дальше исследований не пошла. Он был
забыт ее телом, не нужен, она даже удивлялась, что когда-то что-то было.
Зря, видимо, было, если родилась дочь без судьбы. Бобылка, дева. Женщина от
мыслей о дочери плакала. Слеза бежала мелкая-мелкая, как пшено. Таких и слез
нету, но вот на тебе - есть. На сериалах она плачет крупно, на дочь - мелко.
Спросить бы кого... Но кого? Конечно, сейчас время не ранешное. Сейчас про
все пишут, про все спрашивают.
Но она не такая. Она постарается забыть свойство своих слез. Она так
умела: "Это надо забыть". И забывала. Счастливое, в сущности, свойство, люди
ведь на восемьдесят процентов страдают от памяти горя или обиды. Или еще
каких обстоятельств. Их уже нет, а память-гадина саднит.
Но это мы все такие, а жена Ивана Ивановича была другой. Она забыла
мелкость своих слез и, надо сказать, была абсолютно права. Потому что то,
что случилось с дочерью, ни мелкостью, ни крупностью слез определить было
невозможно. Нужна была некоторая другая мера, но где ж ее взять? Теперь
столько всего накидано в жизнь, что и меру надо новую, эдакую! В фирму, где
работала дочь, пришла новая рассыльная, по статусу - курьер по письмам в
черте города. Бегучая такая девчонка. Подранилась она, прыгая через какие-то
новострои. И дочери Ивана Ивановича пришлось перевязывать ей ногу в высоком
месте, царапину, ерунду. Джинсы приняли удар на себя. Но чуть-чуть
покровило. И в туалете, на топчане, который там стоял на случай принятия
валокордина или закапывания глаз (фирма берегла свой контингент), дочь
раздела рассыльную снизу до пояса. Она увидела другое женское тело
близко-близко, оно было нежным, розовым, его хотелось съесть. Именно так. Ей
хотелось попробовать его зубами и губами. А девчонка лежала, растопырив
коленки. И невозможно было удержаться. Девчонка выгнулась спиной и
простонала: "Исче, тетя, исче!" Так пришло к дочери счастье, о котором она и
не подозревала. Но тем же макаром пришло и горе стыда, от которого даже
пятки горели. Девчонка шестнадцати лет, недоучка-детдомовка, оказалась таким
опытным проводником в незнаемое прекрасное. И что теперь было делать с
легким, бегучим телом, с новым дыханием без скрытых стонов и охов, дыханием
радости? Оно слилось в один клубок со стыдом и позором; сытое, довольное
тело не принимал слабый разум.
Она обожала и ненавидела девчонку, она хотела ее убить и покупала ей
вещи, каких сроду не носила сама. Она боялась огласки и умирала от гордости,
когда девчонка висела у нее на руке. Ах, куда-нибудь бы на остров, чтоб
нигде никого. Она сама бы выстроила для них дом, выдолбила бы лодку для
ловли рыбы, они ходили бы голыми и тело-пирожное можно было бы есть с утра
до вечера и с вечера до утра, не стыдясь ни людей, ни чувств. Так они и
стали ходить, как шерочка с машерочкой. А дома возник разговор, что деньги
настоящие должны пойти на однокомнатную квартиру, хватить ей теснить папу с
мамой. Те возмутились: какое теснение, эта квартира ей достанется, если
что...