"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

Всего шесть человек. Ровно столько, чтобы не раздвигать стол.
Помянули. Раз, два и три. Разговор шел туго. Смущали всех я и этот
посконный.
Мы с посконным были чуждыми элементами этих поминок. Так сказать,
маргиналы при данной смерти, а по мытищинскому взгляду на жизнь и смерть мы
были "не свои и не наши". То, что меня объединили с мужским гостем,
доставляло мне какую-то странную радость. Весь исчерневший, с порами,
забитыми пылью всей жизни, с седыми клочками бровей и волосами в ушах, в
самом новом из старых костюмов - чешско-румынско-польском, - тесном в
плечах, а потому расстегнутом и обнаруживающем такую же узкую выходную
рубашку, натягивающую у пуговиц последние нитки, вот-вот - и упадут в кутью
Но галстук! С широкой головкой и широкими полосами, странно попадающими
в тон костюма эпохи Брежнева. И это странное попадание как бы рассказывало
историю времени выбора одежды, давнего времени, когда брови хозяина костюма
не висели белыми клочьями, а еще молодцевато лежали на крутой дуге. Когда-то
он был хорош собой, этот изношенный вконец мужчина. Он был точным
представителем поколения, строившего химеры будущего, жизнь и борьба за...
высосали из него все силы и соки, и он был выброшен новыми мужчинами со
стропил новой химеры. Получалось, что я, человек более позднего времени,
вполне годилась ему в пару. Со своими косенькими полками для книг на стенах,
с рюмочками для водки простого стекла, не авантажной мебелью и в этой своей
любимой одежде - платье-балахоне восточного дизайна, какими торгуют в каждом
переходе выброшенные жизнью женщины моей эпохи. На всех же моих гостях было
хоть чуть-чуть золотишка, на пальчике ли, на шее или хотя бы зубе.
- У меня ухи сейчас лопнут, мне бы покурить, - сказал гость.
Мы вышли на балкон. У меня плохой вид с балкона, крыши пятиэтажек
черно-серого цвета с перекрестьями антенн, торцом стоит бывшая фабричка по
производству грубой производственной ткани. Она морально рухнула сразу, в
первые же годы перемен, потому как не годилась ни для какой коммерции.
Теперь в ней что-то другое. Надо бы перейти улицу и посмотреть, что, да все
не перейду. Оказывается, я отвечаю на вопрос моего гостя, что там. Это после
трех затяжек он посветлел глазом и спросил меня о пейзаже. Я рассказываю ему
о лесистости этого места, которую унес еще задолго до войны индустриальный
ураган.
- Про пятиэтажки я знаю все, - говорит гость, - я их и строил, я в них
и жил и сейчас донашиваю такой же домишко.
Мне понравилось выражение "донашивать домишко", и я подымаю на него
глаза. Оказывается он совсем не дурен, не посконен, пусть и с чернотой лица,
и с сединой бровей, и с отсутствием зубов. У него невероятно синие, не
выцветшие от жизни глаза, и я задаю ему вопрос, как долго знал он Веру. "Я
вот как бы с детства, - уточняю сама, - но не помню ее совсем. И даже не
представляю, какой она могла бы быть. Встретила - и прошла бы мимо".
- Так и случилось, - ответил он. - Я ее тридцать лет не видел. По
молодости лет кружил вокруг нее, получил отлуп. И забыл как не знал. А потом
однажды вспомнил. С тоски, наверное. Один живу. И стал искать. Нашел.
Сговорились встретиться у памятника Пушкину. За час пришел. К трем женщинам
подходил с идиотским вопросом, не она ли...
- Вы бы договорились об опознавательных знаках. Газетка там... Цвет
сумочки.
- Она сказала: "На мне будет белый костюм с фиалочками". Не было такого