"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

костюма. Я не мог пропустить. А когда громыхнуло, я уже стал кричать в
открытую: "Вера Разина! Вера Разина!" Значит, она приходила и тоже меня не
признала. И ушла в смерть. Гордая, лишние минуты не стояла. Она и смолоду
была такая.
И он рассказывает мне все. Про домик, в котором раздвигались доски
стен. Про то, как Вера отличалась от девчонок-рабочих, хотя сама была из
простых. Про мертвое озеро, из которого пил воду. Главное он сказал такими
словами:
- Я ее и не узнал и не познал. Девочка-туман. Других всех помню - чей
запах, чей вкус. А эта... Как будто кто-то дунул счастьем, пустил солнечный
зайчик, а я его ловил кепкой. Нет, у меня была нормальная жизнь, друзья,
женщины, дети. В Болгарию ездил, в Польшу... Ну, там Сочи, Адлер - и
говорить нечего.
Он рассказывал свою жизнь, в ней не было ничего, чего бы я не знала по
собственной ли, по соседской жизни. Это то, что моя дочь называет совковой
калькой, болванкой судьбы. Все одно и то же, без вариаций. Я с ней спорила,
говорила, что вариации - вещь тонкая, внутренняя. Толпа гуляющих по пирсу,
конечно, видит одно и то же, пьет одинаково кислый рислинг, заедает
завернутыми в тетрадные листки чебуреками, но у всех же все по-разному!
- Господи! Мама! - кричит мне дочь. - Кого-то пронесет от этой еды,
кого-то нет. Кто-то схватит в толпе бабу и затащит за пожарный щит для всех
нехитрых дел, а кто-то, сунув десять или сколько там рублей швейцару, сумеет
отвести избранницу в номер. Ты об этих разнообразиях думаешь? О них? Все
ваши разнообразия однообразны, как обложной дождь. Мир для вас был свернут
до размера носового платка в кармане. Пополам, еще пополам, ну, можно и еще
разок. Шесть, восемь квадратиков с затертыми сгибами. Ах, мама... Сообрази,
пойми этот ужас.
Я понимаю свою дочь, как понимаю, слушая и не слыша своего гостя. Я
никогда не была разнорабочей на химической стройке, но одновременно и была.
Потому что сначала нам объяснили значение вонюче-химического дела, потом из
нас выбирали лучших для ударных отрядов. Меня среди них не было.
Я была честолюбива, может, даже чересчур, но когда дело касалось
северов, химии, восхождений на пики в чью-нибудь честь, во мне обнаруживался
некий изъян патриотизма. Пыталась объяснить это дочери, мол, не все мы были
одинаковы, были же, наконец, диссиденты, но она смеялась, их она не
признавала тоже. "Они тоже совки. Только похрабрее".
У меня путается в голове. Мой гость, который "хорошо жил", но не сумел
"поймать солнечный зайчик кепкой", голоса из комнаты про то, что все сделали
по-людски, вот отметили поминки (как съездили в Болгарию), и пора по домам.
И они возникают все на балконе, пьяненькие и веселые от сознания
выполненного долга, принесли с собой бутылку водки, рюмки, тут же разливают
нетвердой рукой, заглатывают, высоко подняв головы. Я тихонечко ставлю рюмку
на перила, но Лида кричит, что так не поступают, когда пьют последнюю, что
это несердечно со стороны хозяйки. Я тянусь за рюмкой и сбиваю ее с ножки,
не нарочно, конечно, а получилось, будто нарочно. Лида бежит в комнату и
приносит уже бокал, а не рюмку. Потому как они тоже будут пить, как
порядочные, со мной, по второму заходу, мне положено сразу две дозы, раз та,
первая, кокнулась.
Бокал большой. Она наливает мне его через верх, другой рукой
прихватывая мои пальцы, держащие ножку. В сущности, в меня радостно