"Жак Шессе. Лучшее в моей жизни ("Двойник святого") " - читать интересную книгу автора

оно и есть.
- Вас застали выходящими из дому вместе. А на третьем этаже...
- Ей нечего скрывать.
- Но вам ведь известна эта история с директором, уроками французского,
кухней...
- Кухня, что ж. Я мечтаю о ней. Заприте меня. Не выпускайте. Пусть я
буду спать под шорох крыльев, рядом с девушкой с кругами под глазами, среди
нечистот... Можно начать копить птичьи кости, получится оссуарий. Но нет, у
нас птички невинные, прекрасные, кричащие от страсти в своих клетках.
Инспектор молчал и терпеливо ждал. Однажды утром я пришел в вольеру.
Мария была уже там: чистила клетки. Я встал перед ней и прокричал:
- Я тоже могу то, что сделал директор.
Мне показалось, она ждала этого. Ее рот тут же приоткрылся со всем, что
в нем было: влажным языком, нежными зубами. Я помню, как стал исследовать ее
рот и все, что было ниже, еще ниже. Когда она вскрикнула, я отошел, оставив
ее прислоненной к клетке, в которой жили красные экзотические птицы -
дальневосточные утки, я совсем забыл о них - они волновались, бились,
кричали. Я ушел, зная, что вернусь завтра и послезавтра, и эту ночь провел
без кошмаров. Возможно, сегодня, когда я отвечаю на ваши вопросы, - это
происходит во сне. Но разве это вы расспрашиваете? Как узнать? Вы следуете
за мной по пятам, с точностью до минут отслеживаете мои перемещения, "как я
употребил время" (это ваше выражение), я же не препятствую тому, чтобы вы
обнаружили меня в вольере среди птиц с девушкой.
На следующий день я бесшумно вскарабкался по лестнице, Мария была уже
там: ждала меня, моих объятий. В этот раз мы пошли на кухню, где стоял
продырявленный кожаный диван, весь в помете, а вокруг были птичьи клювы.
Я продолжал ходить туда, да и почему бы я не стал этого делать? Прошло
больше полугода. Приходила и Мария, до тех пор, пока опека не выставила дом
на торги и не раздала птиц в частные руки и торговцам. Эти шесть месяцев
были долгими, и часто мне приходит в голову, что это было лучшее в моей
жизни. Я никогда не встречал Марию помимо этого дома, мы всегда уходили в
кухню, и там я любовался ею, ласкал ее, доводил до стонов. Мне нравилось
дотрагиваться до нее и смотреть на нее. И ей это нравилось, она так прямо и
говорила, что хотела бы навсегда остаться там с птицами и со мной. Лучшее в
моей жизни. Словно ничего больше и не произошло в ней с тех пор - ни
расследования, ни предварительного заключения, ни судебной ошибки, ни
приговора, вынесенного директору, и ничего другого, потому как ход времени с
тех пор изменился, словно я умер - ничего больше не происходит. Когда она,
лежа на кожаном диване, раздвигала ноги, мне открывалось что-то розовое,
нежное, похожее на яйцо, а повсюду были птичьи клювы, крылья, хвосты -
пернатые пролетали в холодном сероватом воздухе кухни, похожие на пары или
дым и такие же неслышные, когда мы были с Марией. Я начинал их слышать
только потом, как и замечать, что окно распахнуто на залив, вода в озере
розовая, солнце, похожее на неразорвавшуюся гранату, висит уже совсем низко,
мимо проплывают большие пароходы, мостики которых освещены всю ночь, как и
бакены.