"Иван Михайлович Шевцов. Голубой бриллиант" - читать интересную книгу автора

навязчиво, целомудренно, с большим тактом", - отметила про себя Инна, и
мысль ее сразу же обратилась к композиции "Девичьи грезы", над которой "она
с Ивановым" сейчас работает. У нее хватило ума и фантазии, чтобы представить
себе эту будущую скульптуру и по достоинству оценить замысел автора. Если
здесь только портрет "бюстового" размера, хотя и с руками, то там - во весь
рост, обнаженная во всей прелести своего изящного тела. Эта приятная мысль
льстила ей и вдохновляла. Она представила себя беломраморную, а может, в
дереве (нет, лучше в мраморе или в бронзе) среди выставочного зала,
толпящихся вокруг нее зрителей с тайным вопросом: кто она - эта богиня
красоты? "Алексей это сделает с блеском: он добрый гений". Ее гений, -
твердо решила Инна, направляясь в "цех".
А "добрый гений" в это время стоял у большого окна, на подоконнике
которого громоздились горшки с комнатными цветами, и наблюдал за висящей на
натянутой веревке птичьей кормушкой из бумажного пакета от молока, в которую
соседка только что насыпала семечек. Стайка шустрых голодных синиц как
рассерженные осы яростно атаковала кормушку, отталкивая и крылом и клювом
друг дружку. Каждая думала только о себе: борьба за выживание. Эта забавная,
но довольно грустная картина ассоциировалась с наступающим новым 1992 годом,
который по всем признакам обещал быть для России голодным и холодным, с
людскими бедами и страданиями, перед которыми его предшественник покажется
благодатным. Вот так же, как эти синицы, голодные люди в борьбе за выживание
будут убивать друг друга за кусок хлеба. Впрочем, у синиц все обходится
бескровно, они благородны и благоразумны. А люди...
Иванову вспомнился недавний случай в булочной, где покупатели едва ли не
дрались из-за остатков хлеба. Перед этим он побывал в четырех булочных, но
полки их были пусты. И вот у пятой толпился народ. Иванов стал в очередь. Но
хлеб быстро кончился, ему не досталось. А за ним еще тянулся хвост жаждущих
купить хотя бы один батон. Озверелые, возмущенные, они, расходясь посылали
проклятия правителям страны. Между двумя пожилыми мужчинами, которым так и
не досталось хлеба, произошла ожесточенная свара можно сказать из-за
пустяка.
- Их обоих, и Горбачева и Ельцина, надо повесить на одной осине...
Сухой осине, - с ожесточением выкрикивал один. А ему на полном серьезе и с
не меньшим ожесточением возражал другой:
- Нет, не вешать, топором их надо! Только топором!
- А я говорю - вешать, как Иуд продажных.
- На плахе и топором! И чтоб палач - по всем правилам! - горячился
второй, сжимая кулаки, и в его остервенелом взгляде, исторгающем гнев и
ненависть, Иванов уловил нечто палаческое, и ему стало жутко. Подумал: до
чего довела народ "перестройка". Кипение достигало предела, вот-вот
произойдет взрыв, и тогда начнется тот бунт - бессмысленный и беспощадный, о
котором говорил Пушкин.
Чтоб погасить назревавший из ничего скандал, Иванов решил вмешаться
миролюбивой репликой:
- Товарищи, предлагаю консенсус или по-русски компромисс: одного
повесить, а другого на плаху и топором. - Но к немалому удивлению его
острота вызвала горькую, вымученную улыбку на лице лишь двух женщин, которым
не досталось хлеба. Умокшие спорщики с мрачным ожесточением покидали
магазин, не обмолвившись ни одним словом на шутливое замечание Иванова.
Иванов повернулся от окна. Перед ним стояла обнаженная Инна. Пуховый