"Иван Михайлович Шевцов. Голубой бриллиант" - читать интересную книгу автора

на язык женщины было много сторонников и сочувствующих.
Утром, когда Иванов ехал в цех натуры, падал густой влажный снег
крупными хлопьями, одевая деревья и провода в белый пушистый наряд. Сейчас
снег перестал, и в проталинах низких, рваных голубовато-серых туч на
какое-то мгновение сверкал пугливый солнечный луч. На тротуарах и мостовой
снег быстро таял под колесами машин и под ногами пешеходов. От талого снега
воздух казался густым и сладковатым, и, несмотря на глубокую осень, пахло
чем-то предвесенним, радужным, и в душе Иванова звучал навязчивый мотив
песни на слова Михаила Исаковского "Враги сожгли родную хату". И теперь
вспомнив спешащую в церковь старуху и ее беспощадный монолог в сломавшемся
троллейбусе, он с тревогой и грустью, полными безысходного отчаяния,
подумал: "Родную хату, о которой с такой сердечной болью писал маститый
русский поэт, сожгли враги-фашисты, победив которых народ наш сумел за
короткое время построить новые избы на фронтовых пепелищах. Но какие же
враги снова, спустя без малого полвека, подожгли наш дом? Кто они - эти
враги, как и откуда появились в самом сердце России, в Кремле, в котором так
и не удалось побывать покорившему пол-Европы Адольфу Гитлеру?" Вопросы не
требовали ответа: он уже содержался в самом вопросе.
В душе Иванова едва ли не с детских лет звучали мелодии полюбившихся и
врезавшихся в память песен, они поселились в нем навечно, стали частицей его
самого и в последние годы все настойчивей и тревожней преследовали и
распирали душу и вырывались иной раз наружу, когда он один находился в своей
мастерской. Это были либо русские народные напевы, либо песни времен Великой
Отечественной, по фронтам которой он в солдатской шинели прошел от Минска до
Москвы и обратно до Варшавы, где был тяжело ранен. Эти внутренние мелодии
приносили душе успокоение, а иногда напротив - создавали душевное
напряжение, нагоняли тоску и печаль. Вдруг его осенило неожиданное открытие:
а ведь который год в народе - в семьях, в домах, даже на свадьбах и
вечеринках не слышно песен. Магнитофоны исторгают режущие слух истеричные
визги, под которые девчата и парни, изгибаясь в немыслимых позах, изображают
танцы. А песен не поет молодежь. Почему, что случилось с песней, которая
всегда, во все времена, была душой народа, согревала сердца, была доброй
спутницей в праздники и будни, вдохновителем и утешителем в горе и радости?
Песню-мелодию, преисполненную глубокого смысла, подменили, как сказала та
богомолка в троллейбусе, грохотом и скрежетом хаотических звуков,
сопровождаемых двумя примитивными к тому же пошлыми фразами, вроде "Я тебя
хочу", которые повторяются на протяжении двадцати минут. Такие песни не
согреют душу, не посеят в ней добрые семена. Эти песни-выродки,
песни-ублюдки, зачатые в наркотическом угаре скотского разврата и
нравственного скудоумия.
Иванов решил идти пешком - до мастерской оставалось каких-нибудь
четыре-пять троллейбусных остановок. Чтоб не вспотеть, он отстегнул "молнию"
темно-синей куртки, надетой поверх теплого грубой вязки свитера, купленного
в еще "застойное" время. Его беспокойный, деятельный, целеустремленный
характер не позволял медленной неторопливой прогулки, - он всегда ходил
быстро, напористо, обгоняя прохожих. На ходу он всматривался в лица людей в
надежде поймать хоть одну улыбку. Тщетно: лица у всех - молодых и пожилых -
озабоченные, мрачные, суровые. Точно такими он видел москвичей в далеком
сорок втором году, когда возвращался из госпиталя на фронт. Впрочем, такими
и не совсем такими. У тех москвичей военной поры ощущалась неукротимая