"Иван Шевцов. Во имя отца и сына (роман)" - читать интересную книгу автора

- Вот уж затрудняюсь, что вам посоветовать... У меня, знаете ли, дочка
еще в пятом классе.
- Значит, у вас все впереди, - горестно обронил Константин Сергеевич.
От такой реплики Глебову стало как-то не по себе.
Придя домой, Емельян сел на диван и открыл тетрадь с записями. Краткая,
в одну строку, фраза: "Гл. инж. Почему тормозят модель пятьдесят семь?" -
напомнила об очень серьезном, первостепенном. А из головы все еще не выходил
рассказ Константина Сергеевича о дочери. Иногда ему казалось, что, в
сущности, это один и тот же вопрос во всей жизненной полноте и многогранной
сложности: агрегаты делают люди - дед, отец и сын Луговы, не спавшие всю
ночь из-за того, что школьница не пришла домой ночевать.
Он вспомнил сегодняшний разговор с директором заводского Дома культуры
Александром Александровичем Марининым, с которым по роду своей работы в
райкоме и прежде приходилось не однажды встречаться. Маринин вошел в кабинет
Глебова размашисто, сияя широкой, притворной улыбкой, как старый знакомый.
Торжественно провозгласил, протягивая веснушчатую волосатую энергичную руку:
- Емельян Прокопович! Рад приветствовать вас на новом поприще, так
сказать, на культурно-идеологическом фронте.
Глебов понял намек: должность инструктора райкома партии ему пришлось
оставить из-за "отсутствия гибкости" в работе, как сказал секретарь райкома
товарищ Чернов. В переводе на более конкретный язык это сводилось к одному
конкретному факту. Глебов присутствовал на вечере поэзии в большой
аудитории. В течение часа троица подвыпивших "молодых" популярных пиитов
читала не совсем поэтичные и совсем недвусмысленные вирши, вызывая
восторженный визг одной части аудитории и сдержанное негодование другой.
Глебов, как представитель райкома, предложил устроителям вечера прекратить
"балаган", а поэтам посоветовал вести себя в обществе более пристойно,
поскромнее. На другой день Глебову пришлось писать объяснительную записку.
Товарищ Чернов расценивал его поступок как "грубое администрирование" и
"отсутствие гибкости в работе с творческой интеллигенцией". Маринин об этом
знал. Он был хорошо осведомленным человеком, с большими связями среди
работников культуры. Самоуверенный, с развязными манерами, он держался
панибратски со старшими и высокомерно-презрительно с теми, от кого не
зависел.
Поприветствовав таким образом Глебова и не дав ему произнести в ответ
ни единого слова, Маринин заговорил с сенсационной значимостью, устало
опускаясь в кресло:
- Грандиозное дело затеяли мы, Емельян Прокопович. Пришел за поддержкой
и благословением.
Голос у Маринина бархатистый, хорошо поставленный, как у артиста, лицо
чистое, мягкое, сдобренное здоровым румянцем, руки беспокойные - то он
потрогает шестигранные очки без оправы, то безо всякой надобности достанет
из внутреннего кармана пиджака авторучку с обнаженными купальщицами на
черенке, то длинными ногтями пальцев побарабанит по столу.
- Слушаю вас, товарищ Маринин, - подчеркнуто официально сказал Глебов и
внимательно посмотрел в серые, увеличенные стеклами очков беспокойные глаза
Маринина. "Глаза ловкача", - подумал Емельян, заметив, как быстро Маринин
отвел взгляд. Бесцеремонность директора Дома культуры была несносной.
- Совет Дома культуры, идя, так сказать, навстречу пожеланиям рабочего
класса, молодежи нашей, - начал высокопарно Александр Александрович, - решил