"Николай Шипилов. Остров Инобыль. Роман-катастрофа" - читать интересную книгу автора

- Не смей плакать, Родина! У мужа зачет по химии, а ты... Не плачь,
говорю! Я тебе с Кубы негра привезу - Пушкина родишь!
- Так он же черный, негр-то! - пугается Люба, но терпит: ведь кто с ней
церемонится? Сам Хрущев.
- И что? Какая беда? А ты знаешь, что на свете всего два народа
независимо от цвета кожи: одни - бедные, другие - богатые! Ну, я пошел...
- А картошечки нашей?..
- Нет времени на картошечку... Я ем только исключительно кукурузные
хлопья...
- Чайку?
- Нет, - решительно поднимает растопыренную пятерню Хрущев и на глазах
счастливой Любы превращается в сухопарого священника. - Полечу по всем
границам православные кресты ставить... Все. Партийные взносы уплачены
пожизненно...
- Товарищ Хрушев! - хочет сказать Люба и не может разлепить губ. - А
как же последний поп по телевизору?
Тут ее будит храп Игнашки.
Она крестит старого, потом углы землянки, она обносит крестным
знамением свою раскладушку и снова засыпает...
Спит Игнатий и никто не увидит во мраке игру улыбки на его лице.
А инобытие воротило ему запечное детство. Уже, будто бы, и папку
забрали на Соловки за антисемитизм. Тот на юбилее начальника сказал, что
года идут, а у начальника "все такая же детская улыбка на лице". Сказал так,
а начальнику послышалось "жидецкая улыбка". Так и вкатили папке десять лет
за ту улыбку.
Мать, Анастасия Сергеевна, уехала с мешочниками по деревням за хлебом.
И пришла какая-то богомолка, говорит, что поездом Игнашкиной маме отрезало
ноги. Крестит его, прижимает его голову к подолу платья. Оно пахнет дымом. И
сердечко мальца заходится от нестерпимой жалости. Тщедушный, он не
вырывается, терпит с закрытыми глазами - так все похоже на сон. Но мама
вдруг возвращается - и он бросается не к торбе с хлебом, а к этим ее ногам в
грубых теплых чулках. И долго-долго трется о них белокожим лбом, не
осмеливаясь поцеловать...


27

А депутату Жучкову, генерал-майору в отставке, тоже приснилась мама.
С вечера температурил внук.
Мальчика все звали Георгием или Гошей. Только дед - Жоркой. Каким бы ни
казался генерал суровым сам себе, своим ближним и чужим дальним, а за Жорку
отдал бы свое еще могучее тело на запчасти. Самому Жучкову казалось, что
жена его мало волновалась за исход болезни внука. И он довел себя до такого
состояния скорби, что уже сутки не спускал Жорку с рук и словно забыл о
живущем в поясничных костях радикулите.
"Никчемные людишки! - осуждал он кого-то. Возможно, своего зятя,
который вместе с супругой грелся на песках дальнего зарубежья. Возможно, тех
особ, которые допустили выпасть такое количество осадков. - У ребенка жар
и - ни телефона, ни врача, ни материнской ласки! Весь жаром пышет ребенок, а
им - хоть трава не расти, гадам! Гады!.."