"Петр Ширяев. Внук Тальони " - читать интересную книгу автора

дали ли ему казаки что за реквизированную Карюху, - отвечал:
- Как же не дать?! Да-ли... По шее два раза дали...
Ничего не знавшая Настасья посмотрела на мужа и спросила:
- На чего он тебе понадобился, Семка-то?
Никита вместо ответа замотал головой.
- Не миновать - встренут его на большаке... Чего теперь делать,
головушка моя горькая?! Солдаты с городу идут к нам, - пояснил он Настасье и
встал. - Вот чего, баба, я побегу огородами к выселкам, может, встрену его,
а ежели разминусь дорогой и без меня вернется, чтоб моментально жеребца гнал
за реку, к Горелому болоту, хлеба дай ему с собой, там пущай и ожидает меня.
Хозяина ежели спросют, сказывай - нету, в наряде; передки телеги откати в
пруд, заодно - замокнут пусть. Свинью с поросятами загони в катух да замкни,
да овес из кадки выбери, две меры с половиной там, ворота на запоре держи,
хозяин, скажи, в наряд выбыл; а я побегу, может, встрену его...
По огородам, перелезая через плетни, Никита быстро добрался до
глубокого буерака, разрезавшего село на две части и идущего до самых
выселок, куда уехал за гвоздями верхом на жеребце девятилетний Семка.
По обеим сторонам буерака были вишневые сады, в буераке по ручью росли
ветлы, крапива в рост человека и лопухи, от земли тянула сырая прохлада.
Никита бежал, не останавливаясь; холстинная рубаха на спине потемнела от
пота. Буераком до выселок было не больше пяти верст. Сват Григорий в риге
резал сторновку.[18]
- Откуда бог принес? - удивился он Никите. - А я, признаться, сам до
тебя хотел дойти, - свинья, сказывают, у тебя опоросилась, мы с бабой в уме
давно держали поросеночка от нее...
- Семка был? - перебил его Никита.
- А как же не был? Был, блинцы ел... Теперь по делам близу дома должен
быть. Чтой-то взопрел ты, аль...
Никита схватился за голову и, не объяснив толком, в чем дело, пустился
бегом в буерак.
С гвоздями за пазухой Семка еще с межи завидел пыль над большаком и в
ней гигантским ужом вползавшую в Шатневку воинскую часть. Боясь опоздать и
не увидеть солдат, он начал нахлестывать концом повода жеребца. Гнедой
жеребец догнал конец обоза при въезде в село. На задней тачанке вверх пузом
и задрав ноги лежали два казака и охрипшими голосами тянули две разные
песни. Петь им, видимо, смертельно не хотелось. И они не пели, а взвывали.
Взвоет один, сейчас же прицепится другой, спутаются два разных напева и
вдруг оборвутся на полуслове. Помолчат и опять:
...стоя-ял он в се-ром сюр-ту-ке...
...на диком бреге Иртыша-а-а... -
запускал неожиданно другой, и походило на то, когда два борца, упав
наземь, переплетают разнообутые ноги.
Семка с высоты жеребцовой спины важно посмотрел на потные, грязные лица
певцов и хотел уже проехать дальше, как вдруг один из них поднял вихрастую,
черную, как у цыгана, голову, взглянул на него, потом на сытого гнедого
жеребца и толкнул локтем товарища.
- Обожди! - крикнул он Семке, выбросив из тачанки ноги в обмотках и
рваных башмаках.
- Чего? - подозрительно спросил Семка, слегка придерживая жеребца.
- Обожди, говорю, дело есть!