"Светлана Шишкова-Шипунова. Дураки и умники (Газетный роман) " - читать интересную книгу автора

генерала, ни от вечной российской опасности новых перемен, а было бы надежно
само по себе. Еще четыре года - и наступит новый век, а с ним и новая жизнь,
какая - неизвестно, но надо быть готовым к ней, надо за эти оставшиеся
четыре года окончательно устроить все свои дела. Он перебирал варианты.
Самым заманчивым казалось плюнуть на все и осесть где-нибудь здесь. Но,
во-первых, кому он нужен в Париже, кто он для них? Во-вторых, чтобы всерьез
думать об этом варианте, тех денег, которые он заработал в последнее время,
и в частности на выборах, достаточно для приличного отдыха на Ривьере, но
никак не для жизни в Париже. В Москве же все так зыбко, так ненадежно, может
в один день оборваться, кончиться, и что тогда? В сорок лет начинать
сначала? Попытать счастья в родной провинции? Что-то в этом варианте
казалось ему заманчивым, приятно щекотало самолюбие, но он никак не мог
додумать эту мысль до конца, со всеми "про" и "контра", и оставлял на потом,
давая себе дозреть до нее.
По утрам он покупал газеты и пытался читать, силясь понять, как они
оценивают ситуацию в России, но оптимизма чтение не прибавляло. Ночью, лежа
на гладких, прохладных простынях, нервно щелкал пультом телевизора, пока не
натыкался на знакомую картинку - Москва-река, вид на Кремль с Большого
Каменного моста и что-то лопочущая на этом фоне корреспондентка Си-Эн-Эн. Он
тревожно и ревниво прислушивался, и тон комментариев казался ему
недостаточно уважительным. "Не любят они нас, сволочи, - думал он. - А за
что нас любить?" Подолгу потом не мог уснуть, в голове все перемешалось:
Париж, Москва, Ницца... Болезненный вид президента, когда он последний раз
видел его издали... Самодовольные, упитанные соотечественники с тяжелыми
золотыми цепями на коротких шеях, гуляющие с таким размахом, будто в
последний раз... Оказавшаяся неожиданно маленькой "Мона Лиза" в Лувре, за
стеклом бронированного шкафа, стоя перед которым, он вдруг поймал себя на
мысли, что она совсем некрасива, скорее уродлива...
В тот день у него был запланирован музей Шагала и Свято-Николаевский
собор, о котором ему говорили еще в Москве, что "это надо видеть". В
последние годы он стал бывать в церквях, но всегда испытывал неловкость, не
зная, где надо стать, куда деть руки, как реагировать на происходящее.
Многое приходится теперь делать не потому, что этого хочется, что есть в
этом какая-то внутренняя потребность, а потому только, что уже вошли в
обиход некие ритуалы, и они должны соблюдаться всеми, кто причисляет себя к
новой общественной элите.
В музее Шагала было просторно и пусто, еще двое русских медленно ходили
от стены к стене, разглядывая огромные полотна, на которых, согласно
подписям, изображены были сюжеты из Библии, но, судя по выражению лиц этой
парочки, то, что они видели перед собой, с трудом отождествлялось ими с
Библией, которую, впрочем, они могли и не читать. "Смотри, у него на всех
картинах - козел, - сказала женщина своему спутнику и засмеялась. - Вот
видишь? И здесь тоже". Обнаружив очередного козла, женщина радостно хихикала
и переходила к следующей картине. Парочка раздражала его своими разговорами
и он поспешил уйти, тем более что картины, которую он ожидал здесь увидеть,
в музее не оказалось.
...Там летела по воздуху, над улицей с маленькими одноэтажными домиками
и длинным извилистым забором пара влюбленных молодых людей, а за забором на
зеленой траве понуро стоял маленький синий козел. Эту картину он видел лет
шесть назад в Манеже и почему-то запомнил, может, потому, что на выставку