"Йозеф Шкворецкой "Легенда Эмеке"" - читать интересную книгу авторакакой-то игры, кажется, во французскую почту, но сумел уговорить только
пожилую супружескую пару: директора магазина готового платья в Пардубицах, мужчину с брюшком, в широких брюках-гольф, и жену его, толстую, почтенную, однако в свои пятьдесят еще наивно ахавшую от изумления, будто восемнадцатилетняя девица на карусели; она оживала всегда только за обедом, не потому,что была ненасытна или жадна до еды, а потому, что еда казалась единственной на свете вещью, в которой она разбиралась по-настоящему, все остальное же было для нее туманностями жизни; ее миром был мирок безопасных, прочных столетних условностей, первого материнского наставления, танцевальных уроков, старательно подобранных родителями звакомств, помолвок, свадеб, воскресных богослужений (но если бы кто-нибудь спросил ее хотя бы об основных понятиях богословия, она не ответила бы ничего; просто ходила в церковь, пела визгливым, иемузыкальным сопрано псалмы из молитвенника, становилась на колени, бнла себя в грудь, крестилась смоченными в святой воде пальцами, кропила кошечек и заказывала службы по покойнице-маменьке), мир двух или трех родов и кухни, острова надежности, где она превращалась в виртуоза с абсолютным слухом к запахам и вкусам: так скрипач различает четверть тона и одну восьмую тона не мозгом, а чувством, чем-то таким, чего у остальных нет и никогда не будет, что не появляется за пять-семь лет учебы на кухне у маменьки, а скорее дар сверху, часть бессмертия, данного человеку сверх его простых, обычных способностей, сверх его мглистого мозга, в котором медленно шевелится несколько недоразвитых мыслей, и сверх сердца, залитого жиром, неспособного к фальши и злобе, а лишь к звериной, животной любви к детям, к мужу, к семье, к дюдям, к жизни на пути от первого прикосновения этих туманностей жизни. Потом культмассовик уговорил пожилую швею, старую деву, переживающую свой первый отпуск вне стен жижковского дома, образцовую работницу коммунального предприятия "Мужское белье"; всю эту неделю она просидела, простояла и проходила, не зная, что ей делать, о чем разговаривать, ибо здесь ни с кем не познакомилась, а в жизни знала только мужские рубахи, но так и не познала мужчину и любовь и жила заколдованно между прозой рубах и примитивной поэзией стародевических снов; и франта, который в первые три дня тщетно обхаживал словачку с косами, но та отдала предпочтение черноволосому технику, бывшему стрелку РАФ, который, хоть женатый и с ребенком, а искусство, в котором учитель не поднялся с нижайшей ступени дилетантизма, довел до вершин совершенства, так что франт сморщился, одеревенел, съежился в своих полосатых носках и черной шелковой рубахе до подчеркнутого одиночества в зале массовых развлечений и сейчас уже наполовину увлекся игрой "французская почта", упрямый и хмурый; и, наконец, - неопределенного молчаливого мужчину, по всей видимости, мастера какой-то фабрики, который не промолвил ни с кем ии единого слова; и с этими людьми, объединенными чувством почти повинности куда-то себя деть в эту неделю отдыха по выгодно льготной или вообще бесплатиой путевке и чувством беспомощности перед этой необходимостью, ибо все поддались иллюзии, что можно провести время иначе, нежели привыкли они, не знающие ничего, кроме работы, и работа для них стала потребностью, как воздух и пища, а сейчас их пересадили в образ жизни людей прошлого, которые работы никогда не знали, жен состоятельных чиновников, офицеров, врачей, |
|
|