"Йозеф Шкворецкий. Конец нейлонового века" - читать интересную книгу автора

Начали бить часы. Когда отстучали, она спросила:
- Сколько это было?
- Восемь.
- Роби, мы должны идти. Я обещала ему, что буду в половине девятого.
Он поднялся и воскликнул:
- Ужас! Раскланиваться с любовником собственной жены!
Она встала и сказала:
- Иди одевайся, дорогой.
- Иду. - Он исчез за дверью. Она открыла шкаф. Ей, собственно, не очень
и хотелось идти. Пожалуй, лучше бы остаться на тахте с Робертом. Или нет, не
стоит. Надо идти. Боже, какая это свистопляска. Платья в шкафу висели на
плечиках старательно выровненные. Внизу белели коробки с обувью. Всюду
идеальный порядок. Вещи должны быть там, где им положено. Она всегда об этом
заботится. Квартира, платья и обувь отнимают почти все время. Она раб вещей,
но не терпит беспорядка. Относится к ним почтительно, потому что они
принадлежат ей и она не может с ними расстаться. Носит все, пока оно на ней
не рассыплется. А потом сжигает. Не допускает и мысли, чтобы кто-то носил ее
вещи. Это ее вещи, ее, Ирены Гиллмановой, Либень, На Гейтманце, дом
семнадцать, и она одна-единственная в мире, говорит Сэм, но она и без него
это знает. Ирена Гиллманова, единственная, умная и хитрая, Бобова,
несчастная, любимая, ненужная. Лишь одна-единственная Ирена Гиллманова во
всем мире.
Боб яростно заскреб дверь снаружи, она отворила. Он начал прыгать на
нее в сумасбродном собачьем возмущении. "Фу, Боб, фу", - скомандовала она, с
минутку позволив ему попрыгать. Взяла на руки, каштановые собачьи глазки
радостно заблестели, потом бросила его на тахту. Боб встал на ноги, зарылся
головой в подушку и, вертя задом, по-боевому зарычал. Она вернулась к
гардеробу, достала бальное платье, которое висело на плечиках уже
выглаженное и приготовленное, надела его через голову и расправила. Оно уже
стало тесноватым. Застегнулась по самую шею и посмотрела на себя в зеркало:
красивый испорченный мальчик с зелеными глазами, в черном платье из
блестящей тафты, сшитом точно по форме тела, маленькая грудь, белый
кружевной гимназический воротничок.
В голове пронеслись воспоминания, заблестели, как складки тех старых
платьев. Впервые она надела его в тридцать шестом году, на выпускном балу,
где все матери розовых, белых и бледно-голубых дочурок возмущенно
оглядывались на нее, где Йозеф Мах признался ей в любви во время танца, а
Антонин Швайцер - после бала, когда провожал ее домой. Вот это была эпоха!
Но ее уже нет. И она уж ничего не ждет от жизни. Тогда это были
почтительные, робкие юноши, они хотели только дружить, беседовать, держаться
за руки и самое большее - целоваться в парке на Шлосберке, а сейчас все уже
достаточно хорошо знают, о чем идет речь, поддаются этой ошибке и на то, что
было прежде, ленивы.
Накрасив губы перед зеркалом, Ирена надела котиковую шубку. Роберт
вошел в комнату в черном зимнем пальто, в коричневой страшно помятой шляпе
на голове и с клетчатым шарфом на шее, - все это вместе называлось "товарищ
Роберт".
- Ты готова, дорогая?
- Уже иду, - ответила она, глядя последний раз в зеркало. Он придержал
перед нею дверь, она вышла в прихожую, слыша оттуда, как он кричит на