"Йозеф Шкворецкий. Конец нейлонового века" - читать интересную книгу автора

только твое тело". - "Значит, ты любишь мою душу", - рассуждала она. - "Твою
душу в твоем теле", - поправил он ее. Вот так они и вращались в замкнутом
круге вербального суррогата, и он понял наконец, что любит ее за это
уникальное соединение, именно потому, что тертуллианская мудрость здесь не в
замшелой книге, а в мальчишеском теле с порочно красивым лицом, а он
поддался соблазну этих огромных глаз и сейчас преданно заглядывает в них:
- Ирена, я тебя страшно люблю!
- Это хорошо.
- Ужасно!
- Ну хорошо.
- Ирена, ты меня любишь?
- Ты же знаешь.
- Так скажи!
- Что?
- Что ты меня любишь.
Она приблизила свое лицо к нему и тихо произнесла:
- Я тебя люблю.
Это была сказочка, религиозный диалог, который они вели всегда, в любой
ситуации, каждый раз. Сейчас они молча танцевали вокруг оркестра, на них
мечтательно глядела девушка в светло-фиолетовом платье, с белой розой в
вырезе, их обтекала толпа в дорогих нарядах, и Самуэля вдруг заполнило
ощущение вечности, солидной и красиво нейтральной. Потолок зала Сметаны,
залитый светом, казался неподвижным, нестареющим, как и в те времена, когда
его легендарный дед-архитектор, во фраке и с цилиндром в руке, слушал
торжественную речь пана бургомистра, который передавал пражской
общественности этот дом. Та же кремовая и позолоченная лепнина, тот же
хрусталь тяжелых люстр над большевиками, как и над золотыми дужками очков
его отца, когда он в году тысяча девятьсот двадцатом познакомился с Анитой
Кудрначевой, дочерью консула Кудрнача, на балу медиков, с чего и началась
цепь событий, пиком которых было рождение Сэма Геллена, о чем мир был
извещен маленькими визитками: "Доктор Павел Геллен с супругой Анитой
сообщают о рождении сына Самуэля".
Да, потолок не изменился, но все остальное преобразилось до
неузнаваемости. Чем же было тогда то, чему положено быть индивидуальным, что
старые господа делали честно и порядочно? Чем были эти представительные
бараки, это множество домов с башнями на набережной? Почему большинство
детей, наделанных в этих домах, - абсолютные недотепы? Конечно, это вопрос
риторический, размышлял он, я кое-что читал у Маркса, и не только потому,
что его нужно было цитировать в реферате по физиологии. Знаю, почему и как.
Но не странно ли наблюдать, как марксистские клише соответствуют
реальности - по крайней мере, реальностям нашего рода? Он представил себе
деда, каким он был до паралича: высокий, краснолицый, с белыми усами, как у
моржа; смутно помнил свои забавные визиты в обширную старомодную квартиру
над Влтавой, залитую ленивым полуденным солнцем, бой множества часов и
резную мебель; вспомнил плюшевые кушетки и стулья, у которых в том месте,
где должна прилегать спина, был острый выступ, - для того, наверное, чтобы
сидеть прямо; и тяжелые, обильные ужины, вино в граненых бутылках; вспомнил
мать, которая склонялась над ним с ложечкой питательного супа, когда ему не
хотелось есть, и деда, который при этом всегда приговаривал: "Тот, кто
супчик доедает, не погибнет на войне", - деда, который ежедневно играл в