"Александр Шленский. Подозрительная труба, Логика и Пунтиллятор Шмульдерсона" - читать интересную книгу автора

на ходу перевоплощаться. Впрочем, проблем с этим не было. В начале первого
акта на сцене появлялся Гегель, значительно поднимал вверх указательный
палец и говорил: "Диалектика - это вам не хрен собачий, а собачачий!" - и
делал стойку на голове, а Маркс выходил на сцену, шатаясь, как пьяный и
старательно держался за ноги стоящего на голове Гегеля, чтобы не упасть в
болото поповщины и идеализма. Ренегат Каутский периодически перебегал со
сцены в зрительный зал и назад, путаясь под ногами у других исполнителей, а
Дзержинский выходил на сцену в тяжелых средневековых латах, лязгая и
громыхая. На шее у него болталась большая масленка, как у Железного
Дровосека, а на масленке было написано "КГБ", и так далее, и тому подобное.
Дима посмотрел первый акт, и Призрак в прологе ему очень понравился.
Зато Валера был прологом сильно недоволен, считая его чрезмерной буффонадой,
которую зритель не примет. Он по-прежнему настаивал на зловещей пляске по
карте Европы. По его мнению Призрак должен был танцевать что-то типа
ирландской джиги, расшвыривая по карте Европы талоны на сахар, водку,
спички, соль и маргарин. Мы также долго ругались и спорили, как лучше
обставить роды Славы КПСС. По пьесе Слава КПСС рождался в результате
партийно-группового полового акта, и таким образом он унаследовал от Ленина
манеру грассировать, от Сталина - грузинский акцент, от Крупской - глаза
навыкате, а от Дзержинского - металлическое позвякивание в штанах при
ходьбе. Весь вопрос был в сценической подаче, и мы спорили и ругались до
упаду. Впрочем мы с Валерой редко когда не спорили, и очередная рабочая
ссора между нами могла вспыхнуть по любому поводу. Но на личные отношения
это не влияло, и когда у одного из нас было, на что купить пиво, мы шли пить
его вместе в пивной бар под названием "Техасский рейнджер", который
находился прямо напротив нашего театра.


Три года назад директор Пучков сотоварищи приватизировал театр. Тогда
театр давал очень неплохие сборы. Когда же сборы упали, а Госкомимущество
взвинтило плату за аренду помещения в несколько раз, директорская команда
поняла, что дело - труба, и подозрительно быстро объявила театр банкротом,
слиняв подальше с остатками денег, а коллектив остался без средств к
существованию и стал спасаться поодиночке, кто где мог. Купить убыточный
театр никто не пожелал, и помещение было сдано в аренду мебельной фирме,
которая устроила там салон-магазин. Оставшись без работы, мы с Валерой
обосновались сперва в "Техасском рейнджере". Ближе к вечеру мы заходили со
служебного входа, я одевался ковбоем, а Валера - рейнджером. Я садился за
специально отведенный нам столик, в стороне от других, и наливал себе виски
(спрайт, конечно) из огромной рекламной бутылки высотой в метр двадцать. Но
это было еще не все. Когда в баре собиралось побольше народа, я выхватывал
бутафорский пистолет и начинал палить в потолок. В это время в бар врывался
Валера, набрасывался на меня, мы долго и зрелищно дубасили друг друга, потом
катались по полу, шикарно опрокидывали стол, а затем Валера с торжеством
надевал на меня старинные наручники и уводил в служебную дверь, где мы
переодевались, и отдышавшись, получали свои деньги и шли домой. Плюс
бесплатное пиво и порция стейка.
Я со страхом думал, как бы посетителям бара не надоело наше
представление, и однажды предложил поменять реквизит. Я стал изображать
крутого, а Валера - милиционера. Первое наше выступление с новым реквизитом