"Александр Шленский. Вяленый пидор" - читать интересную книгу автора

колеблющимся пламенем спички, и это лицо с выражением страдания, застывшим в
глубоких морщинах, ему кого-то мучительно напоминало, только вспомнить, кого
именно, Миша не мог. Но почему-то от вида этого лица рассвет отступил во
мглу, и под ложечкой немедленно обозначилась неприятная тяжесть. Миша отвел
взгляд, сделал подряд пять или шесть торопливых глотков и снова украдкой
посмотрел в лицо старику. На этот раз впечатление было несколько другое. Да,
на лице старика несомненно отражалось страдание, но теперь Миша разглядел
также, что нет в этом лице ни злобы, ни отчаяния обреченного, зато есть
некая отрешенность и сосредоточенность. И эта отрешенность, эта
сосредоточенность доказывали со всей несомненностью, что хотя страдание и
велико, но тем не менее, оно вполне подконтрольно. Солнце, которое так
неожиданно и тревожно зашло за тучи, снова высунулось краешком диска и
бросило несколько лучиков. Миша немного повеселел, и его подложечная тоска
нехотя отодвинулась куда-то в глубь организма, хотя совсем пропадать пока
еще не собиралась.
Когда спичка почти догорела, старик поднес ее к сигаретному бычку и
старательно зачмокал, а глотнув дыму, моментально зашелся в кашле. Старик
кашлял долго, затем кое-как с усилием подавил кашель, после чего громко
харкнул и плюнул под стол обширной зеленой соплей со светлыми молочными
прожилками, прямо себе под ноги. Престарелый завсегдатай пивной - а он
несомненно был завсегдатаем этих мест - осторожно затянулся еще раз,
выдохнул дым неаппетитными клочьями, и отерев рукавом рот, наклонил голову и
стал внимательно изучать плевок под столом, видимо любуясь цветом и
расположением прожилок и вкраплений. Налюбовавшись на свое произведение
вдоволь, "скульптор" со строгим выражением лица тщательно растер харкотину
носком жухлого ботинка, с которого пыль и грязь уже много лет смывалась
разве что неверной струйкой мочи их подвыпившего хозяина. Строгое выражение
на морщинистом лице старика вновь уступило место всегдашней
сосредоточенности, с помощью которой он умерял страдания, доставляемые ему
старым, больным телом и, возможно, какими-то скверными воспоминаниями. А
затем в лице старого пьяницы промелькнуло деловитое выражение, как будто он
вспомнил о какой-то срочной обязанности. Старик послюнил заскорузлый палец,
затушил бычок, который погас с легким сердитым шипением, сунул его опять в
карман и припал к своей кружке.
Опустошив кружку на треть, старик поставил ее на стол и начал
обшаривать глазами помещение. Взгляд его небрежно, но поразительно цепко
скользнул по Мишиному лицу, перебежал на потолок, потом на немногочисленных
посетителей, сидевших в обнимку со своими кружками. У одного толстого
пивного мужика с выпирающим животиком, рыжей бородкой и нехорошими отеками
под глазами, на засаленной мятой газете лежала распотрошенная вобла, и
газета была обильно испачкана ее грязно-ржавым жиром и шелухой. Старик
задержал взгляд на этой вобле, потянув носом и сделав судорожный глоток, а
затем его взгляд уперся в живот вновь вошедшего посетителя. Очевидно, этот
живот показался ему очень знакомым, потому что старик, не поднимая глаз и не
глядя на лицо посетителя, громко и внятно сказал с заметной радостью в
голосе:
- Козел и пидарас!
- О! ебты-ть! Так ты уже здесь, вяленый пидор! - с не меньшей радостью
и какой-то угрюмой теплотой в голосе отозвался вошедший на это сердечное
приветствие.