"Иван Шмелев. Солдаты" - читать интересную книгу автора

"Держи и держи себя, не распускай! что бы ни случилось - воли не
выпускай!" - мысленно, как монах молитву, произнес Бураев заветное свое
правило, в какой уже раз за утро. Правило это, принятое еще с училища,
оправдало себя не раз. И теперь, мысленно повторив его, он почувствовал
облегчение: то, что случилось с ним, показалось ему не безысходным,
требующим еще разведки. Раньше парада и выхода в лагеря - роты нельзя
оставить, это ясно. А сейчас, может быть, в письме?... [19]
Он открыл находу письмо, но оно было из обычных любовных писем,
которыми ему надоедали: показалось на первый взгляд. Последнее время,
правда, они приходили редко: у него же была Люси! Он прочитал внимательней,
вглядываясь в нетвердый почерк, и его удивили выражения: "Вы меня мучаете
давно-давно!" "Я безумно хочу Вас видеть, должна видеть. Вы должны прийти,
иначе меня не будет в жизни, клянусь Вам!" "Вы все узнаете". Это "все"
особенно останавливало его внимание. О том - все? Ему казалось, что - да, о
том: хотелось. Письмо было в несколько строчек, раскидистых, неровных, но
неподдельно искренних, молящих, близких к отчаянию. Оно молило -
"сегодня-же, непременно сегодня" прийти за Старое кладбище, на большак,
откуда поворот на село Богослово, - "другого места я не могу придумать,
боюсь скомпрометировать и себя и Вас". Час был указан довольно поздний, 8,
когда темнеет. Подписано буквой - К.
Бураев перебрал всех знакомых, где были дамы, от кого можно было бы
ожидать подобного, но ничего подходящего не нашел. Остановился было на
молоденькой и веселой Краснокутской, жене командира 4-го батальона, но
сейчас же с усмешкой и откинул: она только что родила и не выходит. Это
"глупенькое" письмо - он так и назвал его - его надоедно раздражало. Было
совсем не до свиданий, но что-то, бившееся в строках, начинало его
тревожить: и то, что в этом, может быть, есть связь с тем, и неприятно
волнующее совесть - "иначе меня не будет в жизни, клянусь Вам!"
Он ничего не решил, зная, что это придет само, "налетом". [20]
С Большой улицы он свернул под гору налево, и открылся простор - на
пойму, с черной полоской бора. Переулок был весь в садах. В самом конце его,
о вишневом молодом саду, стоял беленький флигелек, найденный так счастливо,
"милое гнездышко", - называла его Люси. Бураев остановился, - не хотелось
туда идти. Вспомнил, что Шелеметов зайдет к нему, а сейчас уже скоро два, и
надо скорей решать, и это его заставило.
Переулочек с тупичком, где укромно стояла церковка, взятая кем-то на
картину, - открывалась с обрыва чудесная гладь Заречья, - показались ему
другими, противными до жути, словно и здесь - бесчестье. В моросившем теперь
дожде унылыми, траурными казались начинавшие расцветать сады, что-то
враждебное было в них. Грязноватыми мокрыми кистями висели цветы черемух,
так упоительно пахнувших недавно, теперь нестерпимо едких. Гадко смотрел
гамак, съежившись под дождем. Недавно она лежала, глядела в небо...
У Бураева захватило дух: "а если... это письмо?..."
Он представил себе Люси - живую, всегдашнюю, лежавшую в гамаке в мечтах
или нежно белевшую с обрыва, смотревшую в даль Заречья, - и острой болью
почувствовал, что без нее нет жизни. И показалось невероятным, что все
закончилось. А если это - ее игра?... Это так на нее похоже, эти изломы
сердца, бегство от преснотцы, от скуки... Она же заклинала, что нет ничего
такого... самый обычный флирт!... Подстроила нарочно, помучить чтобы, новую
искру выбить [21] и посмотреть, что будет?... И когда все покончено... - это