"Иван Шмелев. Солдаты" - читать интересную книгу автора

письмо с "свиданьем", - какой эффект!...
Он толкнул забухшую от дождя калитку, и на него посыпался дождь с
сиреней, собиравшихся расцветать надолго. Много было сирени по заборам,
много было черемухи и вишни, - из-за них-то и сняли домик. И вот подошло
цветенье...
Обходя накопившуюся лужу, Бураев пригляделся: ее следки! Ясно были
видны на глине арочки каблучков и лодочки. С самого утра остались, когда она
"убежала от кошмара", воспользовавшись его отсутствием. Зачем он ее пустил?
Но он же выгнал?... Уехала с товаропассажирским, когда в десять проходит
скорый!... Сознательно убежала, ясно. Сунуть заоиску в столик... А эти
глаза, скользящие!... От страха убежала.
Бураев вспомнил про револьвер, про ужас. И вот, перед этими следками в
луже, ему открылось, что эти следки - последние, и то, что его терзало,
действительно случилось, и исправить никак нельзя.
- К чорту!... - крикнул он вне себя и бешено растоптал следки,
разбрызгивая грязью. - У, ты!... - вырвалось у него грязное слово -
потаскушка.
Денщик-белорус Валясик выглянул из окна и стремительно распахнул
парадное. Заспанное, всегда благодушное лицо его, напоминавшее капитану
мочалку в тесте, - такое оно было рыжевато-мохнато-мягкое, - смотрело с
укоризной.
- Покушать запоздали, ваше высокоблагородие. А я куренка варил, все
дожидал... Спросил барыню, а она ничего не говорит... а потом говорит,
ничего не [22] надо. А я сам уж, куренка сварил. Вот мы и ждали, ваше
высокоблагородие!
- Кто ждал? - спросил капитан, прислушиваясь к чему-то в доме.
- А я ждал, супик какой сварил... - лопотал Валясик, бережно вешая
фуражку. - Сапоги-то как отделали, дозвольте сыму, почистить.
- Почта была? - спросил капитан, не видя почты на подзеркальнике.
- Было письмецо, на кухне лежит. А я в роту хотел бежать,
забеспокоился... долго вас нет чего-то.
Письмо было от старого полковника, из "Яблонева". Капитан не спешил
прочесть. Он прошел в салончик, красную комнатку, заставленную стульчиками и
пуфами, вазочками, букетиками, этажерочками, с веерами и какими-то птичьими
хвостами на бархатных наколках, с плисовыми портьерами, с китайскими
фонарями с бахромой. Пахло японскими духами и кислой какой-то шкурой,
купленной ею на Сухаревке, в Москве. Оглянул с отвращением - и остановился у
большого портрета на мольберте. Долго глядел, вспоминая черты живой:
страстный и лживый рот, чуть приоткрытый, жаждущий, - все еще дорогой и
ненавистный; матовые глаза невинности - девочки-итальянки, похожие на вишни,
умевшие загораться до бесстыдства и зажигать, - и маленький лоб,
детски-невинный, чистый, с пышно-густыми бровками, от которых и на портрете
тени. Эти бровки! словно кусочки меха какого-то хитрого зверушки...
Вспомнил: когда Люси появилась в городе и делала визиты, командирша
определила томно: "ничего, мила... так, на случай!" Вспомнил и про
двусмысленные [23] слухи, приползшие с губернатором из Вятки, которые
назывались "вятскими", - и все-таки все забыл!
За салончиком была спальня, с итальянским окном к Заречью. За площадкой
с куртинками падал к реке обрыв, с зарослями черемухи, рябины, буйной
крапивы и лопуха, с золотыми крестиками внизу - церкви Николы Мокрого.