"Николай Шмелев. Последний этаж" - читать интересную книгу автора

ложь, постоянная ложь самому себе, лицемерное признание своих мнимых грехов
и удручающее, ничем не прошибаемое бессердечие в отношении грехов
действительных, да не грехов даже - преступлений! Подумаешь, яблоко украл...
И вот разводит, разводит вокруг этого сопли... А что двух женщин сгубил,
любовницу и невесту, жизнь им искалечил - ну, что ж, жалко, конечно, очень
даже жалко, виноват, каюсь, но прошу, однако, учесть: ради господа моего и
спасения в вечной жизни, ради души моей нетленной - ни за чем другим... Эх,
святой отец, святой отец... Ничего, господь милостив, не ты первый - не ты
последний: надо думать, из уважения к твоей искренности заодно вместе с
яблоком он и их тебе когда-нибудь простит... Особенно возмутила меня в этом
смысле исповедь Руссо: загнал пятерых своих детей в воспитательный дом, так
что ни имени, ни следа от них не осталось, а туда же - высокий строй души,
благородство мыслей, любовь к добродетели, кротость, чувствительность,
никому от него никаких обид. И ведь действительно уверен, сукин сын, что он
"лучший из людей" и имеет право учить других!.. Да и Толстой тоже хорош.
Воистину, как в Писании: поступайте, люди, по словам проповедника, не по
делам его...
Но я отвлекся. К тому же я явно опять начинаю злиться, раздражаться, а
при тех задачах, которые я здесь перед собой ставлю, мне это не нужно и,
если хотите, даже не к лицу: в какой-то мере тот случай, о котором я
собираюсь сейчас рассказать, для меня своеобразное подведение итогов, и мне
хотелось бы до конца сохранить спокойную, уравновешенную интонацию человека,
закрывающего последнюю страницу своей жизни и полностью отдающего себе отчет
в том, что он делает именно это, а не ввязывается опять, пусть в иной форме
и под иным предлогом, в суетную, утомительную житейскую борьбу, не ведущую,
как известно - особенно людям моего возраста,- ни к чему. Перечтя, я было
хотел даже зачеркнуть первые страницы, но потом решил, что, если зачеркну,-
это тоже будет ложь, и прежде всего ложь самому себе, то есть то, чего я
самым решительным образом хотел бы избежать именно здесь, поскольку и по
замыслу своему, и по цели эта работа имеет смысл лишь в том случае, если мне
удастся обойтись в ней без вранья как себе, так и другим... Все, больше
никакой полемики, я должен успокоиться... Тем более, что это не так и
трудно: валидол теперь всегда у меня под рукой, лежит на письменном столе
как раз в той самой пепельнице, где когда-то лежала моя любимая трубка,-
года три уже, как пришлось упрятать ее в нижний ящик стола, подальше от
соблазна... Ну вот, звон в ушах утих, сердце опять стучит ровно - теперь
постараюсь по возможности без эмоций объяснить, к чему я затеял весь этот
разговор.
Мне за семьдесят, и, естественно, я о многом думал, пока жил. Я почти
ровесник века, ни oдно из его значительных событий не миновало меня, не
обошло стороной, и на что на что, но на скуку или недостаток впечатлений,
начиная с первых моих сознательных лет, я пожаловаться не могу. Блажен, кто
посетил сей мир в его минуты роковые... Не знаю, как насчет блаженства
(по-моему, в блаженном состоянии я находился всего каких-нибудь полгода или
год в своей жизни, в сорок седьмом, когда, как в угаре, писал и переписывал
единственную свою книгу, а потом заново переживал написанное и все никак не
мог понять, как же мне, именно мне, не кому другому, это удалось), но
материала для размышлений мне судьба подвалила столько, что даже и сейчас,
когда никакие страсти уже не волнуют меня, и ничто не мешает думать, и
склероза, слава богу, пока нет и, надеюсь, уже не будет, я не могу из этой