"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

мешали им вертеться. В лекарстве против невежества оказался яд, и
пользоваться им можно было только гомеопатически. Я обращалась с книгами,
как с горячими утюгами - погляжу и бронху.

Должна сказать, что книжки по математике пишутся в бессовестной манере: в
целях большей строгости и удобства изложения авторы помещают конец в
начало, протягивают железные логические тросы конструкции и тщательно
замазывают те пути, которыми сами шли к цели. Получается компактный
гранитный брусочек - на памятник. Пользоваться им невозможно: - надо
сначала раздробить его в крошку, чтобы потом собрать в образ, легкий и
питательный, как куриный желток, из которого можно выращивать цыпленка.
Горе тому книжнику, который доверчиво погрузит в свой котелок этот
неудобоваримый брусок и попытается варить его по логическим рецептам - его
ждет культурное и бесплодное несварение и его можно будет узнать по
зеленому и завистливому цвету лица. Мне не раз говорили, что только мое
варварство помогло мне так быстро сокрушить задачи, и вроде как
рассматривали мои железные дороги как ловкий трюк уклониться от лучшего в
Европе математического образования. Если еще учесть так называемый
"гамбургский счет", болезненную склонность математиков сравниваться
способностями, противопоставляемую ими официальной табели о рангах, то мне
действительно повезло, что я не училась на мехмате, где мой номер был бы
138 и я держалась бы своей бранжи. Бревно деления на классы, которое
торчало в моем глазу, было по крайней мере проще этого сучка. Способов
расстроить творческое здоровье много, а быть здоровым - один.

Так или иначе, книги значительно расширили мой кругозор, и я как бы
поднялась из пыли, в которой ползла по дороге, на четвереньки. С меня,
наконец, было снято обвинение в дефективности - я была дура, но
нормальная. Трудно передать, как это меня утешило. Стараясь с книжками не
связываться, я стала спрашивать и выспрашивать, как баба на базаре, не
стесняясь задавать самые глупые вопросы. К моему удивлению, спрашиваемые
иногда, после первого презрения, ничего выжать из себя не могли и уходили
озадаченные. Я поняла, что в моей глупости, кроме тупого невежества, есть
свой здравый смысл: я могла понять только очень простые вещи и требовала
того же от науки. Мне казалось, что существуют какие-то более общие,
глобальные идеи, из которых то, что я не понимаю, вытекает как дважды два.
Существующая путаница казалась мне переходиками между флигилечками и
пристроечками, понастроенными там, где должно быть монолитное здание. Я
мечтала перестроить эти посады на базе статистической физики, чтобы
выделить хотя бы общие хоромы.

Пока что я неловко ползла на своих четырех, то и дело проваливаясь в
какой-нибудь пробел образования. Когда я переставала двигаться, ощущение
дальности дороги сводило меня с ума, пока я неуклюже чапала в дыре
медленным колесом, удивляя своим невежеством мужа. Требовалась огромная
выдержка, чтобы не свихнуться и вылезти обратно. Я как бы училась грамоте
и стихосложению одновременно, заглядывая для справок в букварь. Способ
обучения хороший, потому что при нем не теряется интерес и цель, но
требующий громадного нервного напряжения. Временами колеса совсем
останавливались, погружая меня в тоску и панический ужас - но потом снова