"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

в благообразной прическе Фурцевой. Вот вам Катя, и никаких арбузов.
Английские переводы, правда, выпадают, но этот факт я бы сгладила.
Формально сюжет был бы выполнен.

Теперь вместо этой перспективной Кати есть я, во всей моей двуликости - то
умная, как мужчина, то глупая, как женщина. Для литературы это сущий яд:
героиня должна быть либо умной, как дьявол, либо глупой, как пень, тогда
текст прыгает в глаза со страницы. Списанный с жизни герой вообще стоит в
черном тексте бледный - будто шрифт там другой - слабо держится за
остальное ручкой и временами как бы сникает в обмороке. Придуманный герой
увесистый, как боров, и видна ,его красная кровь под кожей. Таковы законы
литературы, вычислимые математически и связанные  с разницей в объемах
между тем огромным, нечеловечески-бесконечномерным шаром, который мы зовем
жизнью и крошечным, лежащим на ладони шариком рассказа. Из-за малых
размеров все в нем искажено, закручено винтом; время плотное и черное и
мчит, как подземная река; а мысли, положенные в основу рассказа,
становятся, как оси и разворачиваются в разные стороны, образуя его
пространство. Их должно быть много - как говорил тот еврей, обладатель
секрета чая: "сыпьте больше чая в заварку". И надо еще завершить,
закруглить этот мир, легонько подбрасывая его на ладони; обрубить его от
реальности и запулить напоследок к небесам, чтобы он взлетел блестящим,
радужным шаром, с искаженными человечками внутри.

Всей этой красоты у меня теперь нет. Биографию не закруглишь: ее ценность
именно в точности. Удачным концом не завершишь - не дай Бог, я еще жить
хочу. Правда, она у меня от природы заверчена - уж как я по этим винтам
провертелась, ума не приложу. А мою интеллектуальную двойственность
искупают мои страсти: страсти хорошо работают на бумаге. В библии,
например, Авимелех, когда царь не послушал его совета, пошел и повесился -
и это кажется нормальным. Мне до Авимелеха далеко, хотя страстей вагон -
моторы стоят в разных .местах и все работают. Есть даже политическая
страсть - социализм кроваво-красной нитью прошел через мою жизнь и сейчас
преследует меня, потеряв кровавость и оставшись .простой красной
ленточкой, вроде призывов Гистадрута к первому мая, на которую я кидаюсь,
как бык. Хотя, надо признать, в этом году призывы Гистадрута прошли у меня
вяловато, и на заключительной фразе "Да здравствует Гистадрут" я не
ощутила того подымающего рывка, который в былые годы срывал меня с места и
вместе с восклицательным знаком уносил куда-то вдаль. Стареем, привыкаем,
и социализм с еврейским лицом делается таким же знакомым, как дядя Хаим!
из Житомира.

Мои нежные отношения с социализмом начались сразу при рождении, когда
социалистическое соревнование спасло мне жизнь. Я родилась в плачевном
виде в одном из роддомов города Днепропетровска, где они как раз боролись
за уменьшение процента летальности - и увидев, что я им этот процент
вот-вот увеличу, списали от греха подальше домой. Дома вмешался частный
капитал и, как всегда, поправил дело, проваленное социализмом. После этого
социализм года три с половиной меня не трогал, покуда не был арестован
отец и не произошли события, описанные в рассказе "Чудо". Это мой
единственный автобиографический рассказ и случай в детском саду в нем