"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

изложен с протокольной точностью. Он произвел на меня такое глубокое
впечатление, что я лет до девяти верила в Бога и когда слушала по радио
антирелигиозную пропаганду, думала "знаем, знаем". Я была убеждена, что
отец скоро вернется из лагеря - и он, действительно, вернулся, и на Волге,
где мы тогда жили в эвакуации, работал на бумажной фабрике. Сотрудники
этой фабрики ходили в толстых черных пальто из английского крашеного
сукна, которое они воровали с какого-то участка производственного
процесса; подобный отрез в некрашенном белом виде дожидался моего
аттестата зрелости, чтобы потом сопровождать всю жизнь - я носила его
восемнадцать лет и говорила, что оно уже ргожет голосовать и быть
избранным.

Аттестат зрелости был выдан после трехлетнего полового созревания,
которое открылось в тринадцать лет сакраментальной маминой фразой: "тебе
надо выйти замуж". Я сначала возмутилась, потому что лифчика в глаза не
(видела - но потом во мне зашевелилось смутное беспокойство, что я ничего
в этом направлении не предпринимаю, а надо бы. В классе с
девицами-переростками творилась полная вакханалия - стереометрия
слабо-слабо проникала за их толстые лбы, за которыми, казалось, уже лебеда
проросла, и они только смотрели обезумевшими глазами. Я отвлекалась, как
могла, музыкой и биологией - но только потому, что виноград был для меня
зелен.

В этом причина всей разницы между мужчинами и женщинами. Мальчикам
примерно в том же возрасте говорят "тебе надо выйти в люди". Завет
подсознательно действует и направляет дальнейшую деятельность - в
результате чего самый плохонький мальчик куда-то лезет ,и стремится, а
самая талантливая девочка смотрит в зеркало и томится. Приходят в себя эти
гражданочки, только измазавшись золой домашнего очага - но уже поздно.

В шестнадцать лет я, наконец, получила свой аттестат зрелости - что
касается половой, то крайне незаслуженно - и мне сшили мое белое пальто,
которое вышло прямо ангельским. Предназначалось оно для благородных
занятий биологией в Университете, где я собиралась изучать эволюцию и
работу мозга. Шел пятьдесят третий год, и великий учитель сдох слишком
недавно, чтобы они успели пересмотреть свои планы по приему евреев,
случайно оказавшихся незарезанными. Я это понимала - в политическом
отношении я созрела во время дела врачей - но мне очень хотелось
проскочить, и поэтому я надеялась. И потому крайне нелогично я вместе с
другими медалистами жевала пятилистый клевер в крошечном садике перед
Зоологическим музеем, где происходило собеседование, и с тупой надеждой
смотрела на мутный портрет Сеченова, висевший в том закутке коридора, где
я дожидалась очереди.

Внутри сидел серенький улыбающийся выходец из народа, который, как сфинкс,
задал мне три вопроса: кто написал картину "Три богатыря", номер моего
комсомольского билета и когда умер Сеченов. Сеченов выскочил из моего рта
раньше, чем я успела подумать; номер комсомольского билета евреи учили,
потому что ходили слухи, что спрашивают (как и народности Гватемалы, о
которых одна моя знакомая, выпучив глаза, ляпнула "негры"), а про три