"Зильке Шойерман. Девочка, которой всегда везло " - читать интересную книгу автора

отвращение, но осталась стоять на месте, обвив себя, как змеями, обеими
руками, и принялась незаметно раскачиваться из стороны в сторону, совершенно
отдавшись впечатлению от выставленных напоказ животов, одиноких тел,
реальных тел, страшных тел, тел рассеченных и расчлененных, я видела глаза и
рты, но все это было не настоящее, не истинное, но нарисованное, смотрела на
рисованных людей, на пустые впадины их несуществующих глаз, прикрыв веки, и
видела с невыносимой отчетливостью все эти верхние и нижние конечности,
естественные отверстия, созданные единственно ради соблазна человека
телесными побуждениями, вечно живущими в нем, и каковые, если дать им волю,
вернут его в животное состояние. Я плотно зажмурила глаза, но продолжала
ясно видеть, отдавшись кошмару, кошмару жизни, в определенные, предельные
мгновения которой животные свойства человека - вдруг, внезапно - начинают
преобладать и господствовать, захватывают и порабощают человека, превращают
его в марионетку, действующую по воле чистого инстинкта, инстинкта, не
имеющего нравственных мерил. Они, эти свойства, отдают его на поток
влечения, способного сотворить все добро и все зло мира, освобождают
человека от всяких границ и условностей и сами становятся такой границей.
Мне нисколько не мешала женщина-экскурсовод, искусствовед, оживленно
беседовавшая в тот момент с каким-то любознательным верзилой; экскурсовод
встала перед картиной и пронзительным и, одновременно, исполненным
многозначительности голосом принялась вещать, нет, мне это нисколько не
мешало - я просто еще сильнее обхватила себя змеями рук и, еще плотнее
закрыв глаза, продолжала баюкать и укачивать свой торс, непроизвольно
подражая Инес, точно так же сидевшей у меня на кухне; меня подавила
беспощадная жестокость знания, знания истины, могущей в любой момент
прорваться сквозь мягкую и текучую оболочку повседневности, сквозь
отношения, в любой из тех дней, когда человек - невзирая на свою бесконечную
сущность - поправляет в вазе любимые цветы, слушает Моцарта или расчесывает
волосы.
Меня вдруг обуял волчий, невыносимый, обдавший меня горячей волной
голод. Я поспешила к выходу, едва не споткнувшись на ступенях лестницы,
спустилась вниз, достала вещи из ящика и, перекинув через руку куртку Инес,
бегом пересекла вымощенный плитами маленький внутренний дворик музея и через
вращающуюся дверь ворвалась в кафе. У прилавка я потребовала бутерброд с
сыром, и, пока молодая женщина ухватывала серебристые щипцы, чтобы взять ими
сложно составленный бутерброд, я рассмотрела на витрине восхитительный
шницель - кусок мяса, такой громадный, что он не умещался на ломте хлеба,
свисая по краям. Я пальцем ткнула в него. И вот это тоже, пожалуйста.
Женщина, сморщив нос, принялась рыться в листах алюминиевой фольги -
собственно, это было не кафе, но я испытала какую-то головокружительную
радость, почти вожделение, заполучив наконец громко хрустящий пакет,
радость, которую никто на свете не смог бы ничем омрачить; я поняла, что эти
бутерброды принадлежат мне и только мне, они мои и никто их у меня не
отнимет. Я извлекла из пакета бутерброд с сыром, не успев еще выйти из кафе,
на витрине он выглядел так аппетитно, а теперь подтаял, превратившись в
уложенный на кусок хлеба бесформенный ком, но, честное слово, мне в жизни не
приходилось пробовать ничего вкуснее. Не останавливаясь, я откусила изрядный
кусок и направилась к Майну. Собственно, мне хотелось найти на набережной
скамейку и поесть, глядя на текучую воду. Но теперь мне показалось, что это
очень далеко, и я решила приземлиться на ближайшую скамью в школьном дворе,