"Михаил Шолохов. Тихий Дон (книги 3, 4)" - читать интересную книгу автора

видел, как под тонкой кожей жеребца вяло играют связки мускулов, и ему
казалось, что Бахарь любит эту кобылицу по-старчески безнадежно крепко и
грустно.
Служил Кошевой исправно. Видно, слух о его усердии дошел до станичного
атамана, и в первых числах августа смотритель получил приказ
откомандировать Кошевого в распоряжение станичного правления.
Мишка собрался в два счета, сдал казенную экипировку, в тот же день
нАвечер выехал домой. Кобылку свою торопил неустанно. На закате солнца
выбрался уже за Каргин и там на гребне догнал подводу, ехавшую в
направлении Вешенской.
Возница-украинец погонял упаренных сытых коней. В задке рессорных
дрожек полулежал статный широкоплечий мужчина в пиджаке городского покроя
и сдвинутой на затылок серой фетровой шляпе. Некоторое время Мишка ехал
позади, посматривая на вислые плечи человека в шляпе, подрагивавшие от
толчков, на белую запыленную полоску воротничка. У пассажира возле ног
лежали желтый саквояж и мешок, прикрытый свернутым пальто. Нюх Мишки остро
щекотал незнакомый запах сигары. "Чин какой-нибудь едет в станицу", -
подумал Мишка, ровняя кобылу с дрожками. Он искоса глянул под поля шляпы -
и полураскрыл рот, чувствуя, как от страха и великого изумления спину его
проворно осыпают мурашки: Степан Астахов полулежал на дрожках, нетерпеливо
жуя черный ошкамелок сигары, щуря лихие светлые глаза. Не веря себе. Мишка
еще раз оглядел знакомое, странно изменившееся лицо хуторянина,
окончательно убедился, что рессоры качают подлинно живого Степана, и,
запотев от волнения, кашлянул:
- Извиняюсь, господин, вы не Астахов будете?
Человек на дрожках кивком бросил шляпу на лоб; поворачиваясь, поднял на
Мишку глаза.
- Да, Астахов. А что? Вы разве... Постой, да ведь ты - Кошевой? - Он
привстал и, улыбаясь из-под подстриженных каштановых усов одними губами,
храня в глазах, во всем постаревшем лице неприступную суровость,
растерянно и обрадованно протянул руку. - Кошевой? Михаил? Вот так
увиделись!.. Очень рад...
- Как же? Как же так? - Мишка бросил поводья, недоуменно развел руками.
- Гутарили, что убили тебя. Гляжу: Астахов...
Мишка зацвел улыбкой, заерзал, засуетился в седле, но внешность
Степана, чистый глухой выговор его смутили; он изменил обращение и после в
разговоре все время называл его на "вы", смутно ощущая какую-то невидимую
грань, разделявшую их.
Между ними завязался разговор. Лошади шли шагом. На западе пышно цвел
закат, по небу лазоревые шли в ночь тучки. Сбоку от дороги в зарослях
проса оглушительно надсаживался перепел, пыльная тишина оседала над
степью, изжившей к вечеру дневную суету и гомон. На развилке чукаринской и
кружилинской дорог виднелся на фоне сиреневого неба увядший силуэт
часовни; над ним отвесно ниспадала скопившаяся громада кирпично-бурых
кучевых облаков.
- Откель же вы взялись, Степан Андреич? - радостно допытывался Мишка.
- Из Германии. Выбрался вот на родину.
- Как же наши казаки гутарили: мол, убили на наших глазах Степана?
Степан отвечал сдержанно, ровно, словно тяготясь расспросами:
- Ранили в двух местах, а казаки... Что казаки? Бросили они меня...