"Михаил Шолохов. Червоточина" - читать интересную книгу автора

подумывал, куда направить лыжи в том случае, если старик укажет на ворота.
В самом деле, есть о чем подумать Якову Алексеевичу: будь Степке вместо
двадцати пятнадцать годов, тогда бы с ним легко можно справиться. Долго ли
взять из чулана новые ременные вожжи да покрепче намотать на руку? А в
двадцать годов любые вожжи тонки будут; таких оболтусов учат дышлиной, но по
теперешним временам за дышлину так прискребут, что и жарко и тошно будет.
Как тут не кряхтеть старику по ночам и не хмурить бровей в потемках?
Максим - старший брат Степки, казак ядреный и сильный,- по вечерам,
выдалбливая ложки, спрашивал Степку:
- А скажи, браток, на чуму тебе сдался этот комсомол?
- Не вяжись! - рубил Степка.
- Нет, ты скажи,- не унимался Максим.- Вот я прожил двадцать девять
лет, больше твово видал и знаю и так полагаю, что пустяковина все это...
Разным рабочим подходящая штука, он восемь часов отдежурил - ив клуб, в
комсомол, а нам, хлеборобам, не рука... Летом в рабочую пору протаскаешься
ночь, а днем какой из тебя работник будет?.. Ты по совести скажи: может, ты
хочешь службу какую получить, для этого и вступил? - ехидно спрашивал
Максим.
Степка, бледнея, молчал, и губы у него дрожали от обиды.
- Ерундовская власть. Нам, казакам, даже вредная. Одним коммунистам
житье, а ты хоть репку пой... Такая власть долго не продержится. Хоть и
крепко присосались к хлеборобовой шее разные ваши комсомолы, а как приспеет
время, ажник черт их возьмет!
На потном лбу Максима подпрыгивала мокрая прядка волос. Нож, обтесывая
болванку, гневно метал стружки. Степка, бесцельно листая книгу, угрюмо
сопел: ему не хотелось ввязываться в спор, потому что сам Яков Алексеевич
прислушивался к словам Максима с молчаливым одобрением, видимо ожидая, что
скажет Степка.
- Ну, а если, не приведи бог, какой переворот? Тогда что будешь делать?
- хищно поблескивая зубами, щерился Максим.
- Зубы повыпадут, покель дождешься переворота!
- Гляди, Степка! Ты уж не махонький... Игра идет "шиб-прошиб",
промахнешься - тебя ушибут! Да случись война или ищо что, я первый тебя
драть, буду! Таких щенят, как ты, убивать незачем, а плетью сечь буду... До
болятки!
- И следовает!..- подталдыкивал Яков Алексеевич.
- Пороть буду, вот те крест!..- подрагивая ноздрями, гремел Максим.- В
германскую войну, помню, пригнали нашу сотню на какую-то фабрику под
Москвой,- рабочие там бунтовались. Приехали мы перед вечером, въезжаем в
ворота, а народу возле конторы - тьма. "Братцы казаки, шумят, становитесь в
наши ряды!" Командир сотни-войсковой старшина Боков-командует: "В плети их,
сукиных сынов!.."
Максим захлебнулся смехом и, багровея, наливаясь краской, долго
раскатисто ржал.
- Плеть-то у меня сыромятная, в конце пулька зашита... Выезжаю вперед,
как гаркну забастовщикам этим: "...Вставай, подымайся, рабочий народ!
Приехали казаки вам спины пороть!" Попереди всех старичишка в картузе стоял,
так, седенький, щупленький... Я его как потяну плетью, а он - копырь и упал
коню под ноги... Что там было...- суживая глаза, тянул Максим.- Бабья этого
лошадьми потоптали - штук двадцать. Ребята осатанели и уж за шашки