"Заезд на выживание" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик, Фрэнсис Феликс)

Глава 13

Бригада слесарей-водопроводчиков прибыла на Рейнло-авеню через сорок пять минут, к этому времени успел обвалиться не только потолок у меня в гостиной, но и два потолка этажами ниже. Я узнал об этом по диким возмущенным крикам, их издали вернувшиеся в половине десятого соседи. Жаль, подумал я, что они не поели где-нибудь в ресторане. В таких условиях сготовить ужин дома будет проблематично. И лишь когда они поднялись и увидели, в каком состоянии пребывает моя квартира, поняли, что это не простая протечка, не переполненная водой ванна, что это не я оставил кран открытым.

Полиция появилась лишь через час после того, как водопроводчики перекрыли воду в сломанной трубе и удалились с чувством выполненного долга. Двое копов в униформе прибыли в патрульной машине и бродили по разгромленному жилищу, удрученно качая головами и вполголоса проклиная современную молодежь.

— Имеете хоть малейшее представление, кто это сделал?

Я отрицательно покачал головой. Лучше уж вообще ничего не сказать, чем соврать. Хотя я и сам до конца не понимал, что мешает мне сообщить им, что погром учинил Джулиан Трент и что я, возможно, даже смогу найти его адрес. Или самого Джулиана, или его родителей.

Но я также знал, что Джулиан Трент далеко не дурак и наверняка не оставил у меня в доме никаких там отпечатков пальцев или других улик. И что добрая половина Лондона будет готова поклясться под присягой, что весь сегодняшний день он к моему району и на пушечный выстрел не подходил. Если уж ему удалось ускользнуть от наказания за покушение на убийство, то, несомненно, он с той же легкостью отвертится и от обвинения в нанесении вреда чужому имуществу. И сказать полиции правду означало, что у Трента появится еще одна причина вернуться и причинить новый вред — мне, отцу или, чего я больше всего боялся, Элеонор.

Полицейские еще раз обошли помещение, и внутри, и снаружи.

— Кто бы это ни сделал, но пробрался он через окно, — заметил один из них, указывая на выбитое стекло в кладовой. — Должно быть, влез по водосточной, трубе.

После предыдущего визита незваного гостя с камерой я сменил замки и укрепил входную дверь. Жаль, что не поставил сигнализацию.

— У вас что-нибудь пропало? — осведомился один из полицейских.

— Понятия не имею, — ответил я. — Но вроде бы нет. Просто все перебито и сломано.

— М-м-м… — пробормотал он. — Бессмысленный вандализм. Такое в наши дни частенько случается. Еще скажите спасибо, что в комнатах не нагадили.

— Спасибо, — саркастически заметил я. Джулиан Трент ни за что бы не стал этого делать, просто из боязни оставить хоть какую-то улику, позволяющую определить ДНК. — Итак, что же дальше? — спросил я офицеров.

— Если ничего не украдено, департаменту уголовного розыска тут делать нечего, — устало ответил один из них. — Можете позвонить в отделение полиции Ричмонда, завтра, прямо с утра, они присвоят вашему делу номер. Пригодится для страховщиков.

Для этого, собственно, я их и вызывал.

С этим они и удалились. Ни снимков, ни тестов, ни поисков отпечатков пальцев, ничего. Никто не пострадал, сказали они, ничего не украдено, а страховая компания займется всем остальным. И конец их проблемам и заморочкам. У них не было ни малейшего желания ловить ответственное за вандализм лицо или лиц. Да и я, если честно, повел себя не лучшим образом, ничем не помог, никаких зацепок не дал.

Я сидел на металлическом стуле в кухне и ос— 253 матривал развалины своего рухнувшего замка.

Как ни странно, электропроводка, похоже, ничуть не пострадала от потоков льющейся с потолка гостиной воды. Я ожидал, что за наводнением последует полная тьма, но затем все же попробовал, щелкнул выключателем, и наверху ярко вспыхнули две лампочки. Оставшимся, тем, что были в настенных бра, крепко досталось от бейсбольной биты. Я сделал для себя вывод, что Трент явился ко мне со своим фирменным оружием. Столь серьезные повреждения некоторым предметам обстановки голыми руками не нанесешь. Даже мраморная столешница на кухне треснула пополам. У молодого Джулиана явно наметился прогресс во владении этим видом оружия.

Элеонор подъехала к десяти. Она так огорчилась, услышав от меня по телефону, какой разгром учинили в доме, что примчалась из Лэмбурна сразу же, как только смогла. Впрочем, она заезжала туда совсем ненадолго, всего на час, ей нужно было успеть на лондонский поезд, на закрытие ветеринарного симпозиума.

Я спустился по лестнице открыть ей дверь, и мы, стоя внизу, в прихожей, обнялись. Я даже поцеловал ее в губы. Начало было положено.

Она ужаснулась, увидев разрушения, и я оценил это. Элеонор за меня переживала. Что же касается меня, то за последние часа два с лишним я даже как-то успел привыкнуть к этой разрухе и беспорядку, видно, выработался иммунитет. Но, конечно, на свежий «незамыленный» взгляд, разрушения и беспорядок казались просто катастрофическими.

И не то что мне было не жаль своего имущества — страшно жалко. Однако потеря всего этого вполне соответствовала ощущению, что пора менять жизнь, двигаться вперед. Возможно, это в каком-то смысле даже облегчит дело.

— Полицию вызывал? — спросила Элеонор.

— Только что уехали, — ответил я. — Не высказали особой надежды поймать тех, кто это сотворил.

— Но, Джеффри, — озабоченно начала она, — здесь не какое-то там нападение наугад протестующего против всех и вся вандала. Это направлено против тебя лично. — Он умолкла, ощупала дыру в диване. — Ты должен знать или догадываться, кто это сделал.

Я промолчал. Уже своего рода ответ.

— Расскажи мне все, — попросила она.

Мы просидели среди развалин дома часа два, за это время я поведал ей все, что знал о Джулиане Тренте и его очевидной связи с убийством Скота Барлоу. Я рассказал ей, что мне вообще не следовало браться за это дело. И о том, что утаил информацию от полиции и коллег. Я рассказал ей о Джозефе Хыозе и Джордже Барнете. О том, что видел Трента, стоявшего рядом с ней на скачках в Чел-тенхеме, перед началом стипль-чеза. Я даже показал ей фотографию, которую получил в узком белом конверте, где она идет по тропинке от дома к зданию больницы в Лэмбурне. Она лежала у меня во внутреннем кармане пиджака и потому не пострадала во время налета на квартиру.

Элеонор держала снимок в дрожащих пальцах и вдруг страшно побледнела.

На кухне после долгих поисков мне удалось найти две уцелевшие пластиковые кружки, из холодильника я достал бутылку минералки.

— Я бы вина выпила, — пробормотала Элеонор. Дизайнерский стеллаж из хромированной стали для вина, где лежали около дюжины бутылок дорогого кларета — подарок клиента, с которого я помог снять обвинение в вождении в нетрезвом виде, хотя на самом деле вина была очевидна, — был изломан, бутылки разбиты. На полу расплывалось огромное красное пятно, светло-коричневый коврик в прихожей был безнадежно испорчен.

Я вернулся к холодильнику и обнаружил в дверце уцелевшую бутылку шампанского. И вот мы уселись на изорванный диван рядом с кучей сырой, обвалившейся с потолка штукатурки и стали пить винтажную «Вдову Клико» из пластиковых кружек. Ну, разве не романтично?

— Почему же ты раньше не сказал мне о снимке? — с укоризной спросила Элеонор. — Ведь это означает, что я в опасности.

— Не думаю, что тебе угрожает реальная опасность, пока Трент, или тот, кто стоит за ним, считает, что я сделаю то, что от меня требуется. Все угрозы направлены в мой адрес.

— Ну и что же ты собираешься делать? — спросила Элеонор. — Как победить этого Трента? Нет, ты должен пойти в полицию и рассказать им все.

— Не знаю, — нерешительно протянул я.

— Милый, — это слово она произнесла в первый раз. И у меня брови полезли на лоб от удивления. — Ты должен сообщить обо всем властям, это единственный выход. Пусть займутся этим чудовищем.

— На самом деле все не так просто, — возразил я. — Если б мы жили в идеальном мире, тогда да, конечно, то был бы единственно верный путь. Но мы живем в далеко не идеальном мире. Начать с того, что это может стоить мне карьеры…

— Ну, нет, глупости!

— Ничего не глупости, — сказал я. — Я не желал говорить правду в ситуации, где признается правда, только правда и ничего, кроме правды. Я лгал полиции, а законом ложь не приветствуется. Я виновен в утаивании фактов от суда. Я лгал суду, а это в среде барристеров считается самым злостным преступлением. Одного этого достаточно, чтобы упечь меня за решетку.

— Но у тебя были веские на то причины, — возразила она.

— Да, самые веские, — согласился я. — Меня напугали. Я до сих пор боюсь. Вчера, увидев Трента у дверей нашей конторы, едва не обмочился со страху. Но все это суду неинтересно. Точно знаю. Чуть ли не еженедельно на протяжении карьеры мне доводилось сталкиваться с угрозами, и до недавнего времени я, как и любой другой адвокат, говорил в этих случаях клиенту: «Знаешь что, не будь идиотом, лучше расскажи суду всю правду, и неважно, к каким это приведет последствиям». В судах не прощают тех, кто не сказал всей правды, пусть даже люди эти и напуганы до полусмерти. Сам видел, как свидетелей берут под арест и отправляют на сутки в тюрьму — только за то, что они от страха не сказали судье то, что знали. И люди этого не понимают до тех пор, пока с ними не случится то же самое. И вот теперь это случилось со мной. Да ты посмотри, что творится в доме! Думаешь, мне это надо?

Я чуть ли не плакал. Слезы отчаяния душили меня.

— Так что же делать? — повторила она.

— Собираюсь победить его, добившись оправдания Стива Митчелла, — ответил я. — Тут только одна проблема. Не знаю, как это сделать.

— Но если даже ты выиграешь это дело… — начала она. — Он ведь не отвяжется, верно?

— Буду решать проблемы по мере их поступления, — усмехнулся я. Смех вышел невеселый.

— Но разве это не приведет к новым, еще более серьезным неприятностям? — спросила Элеонор.

— Возможно, — ответил я. — Если Митчелла признают виновным и приговорят, у него будут основания подать на пересмотр дела. А я убежден: он никого не убивал.

— А фото с Милли поможет? — спросила Элеонор.

— Есть шанс. Кстати, где снимок?

— Здесь, — ответила она и достала из сумочки цифровой фотоаппарат. — Правда, качество не очень. Он на заднем плане того снимка, который я сделала в комнате Милли, на вечеринке в день ее рождения. Сидела утром на скучнейшей лекции, думала о том, что ты мне сказал, и тут вдруг пришло в голову проверить. Ну, приехала домой, нашла фотоаппарат, просмотрела, и он там был, — она торжествующе улыбнулась.

Потом включила камеру и начала перебирать снимки, пока на маленьком экране не возникло изображение трех девушек с бокалами, стояли они перед камином. Между головами двух из них было видно фото в рамочке на каминной доске. Элеонор увеличила изображение.

— Все же потрясающая штука эта камера, — заметила она. — Свыше восьми миллионов пикселей, что бы там это ни означало.

Это означало, что она могла увеличить снимок во весь экран, и его заполнило изображение Милли Барлоу. Рядом Перешеек, опустил ей морду на колени. А на заднем плане кобыла и конюх. При таком увеличении изображение было размытым, но в целом соответствовало тому, что говорила о снимке Элеонор.

— Ну? — нетерпеливо спросила она, пока я рассматривал снимок.

— Не знаю, — вздохнул я. — Он определенно важен, этот снимок, иначе зачем его было красть из дома Барлоу? А вот почему, не понимаю. Должно быть, все дело в конюхе, но я его не узнаю. И лицо видно вполне отчетливо, несмотря на размытость, но я уверен, что никогда прежде не видел этого человека. И уж определенно это не Джулиан Трент. — Почему-то я ожидал увидеть на снимке именно его.

Элеонор провела вторую ночь у меня в доме, но на этот раз спать ей пришлось не в комнатке, украшенной нарядными обоями с плюшевыми медвежатами. Она спала в моей постели, вернее, в том, что от нее осталось, я же, полностью одетый, устроился на изодранном диване внизу, в гостиной, и костыли держал поблизости. Оба мы понимали: сейчас не лучший момент для перехода к более близким отношениям, а меня больше всего беспокоило выбитое стекло в окошке кладовой, теперь замок мой нельзя было назвать неприступным.

Проснулся я с рассветом, и обстановка выглядела все так же удручающе.

Джулиан Трент проявил завидную методичность в деле разрушения — он даже паспорт мой порвал. Нет, я, конечно, мог заменить его на новый, но это означало лишние хлопоты, осложняло и без того сложную жизнь. А когда прикажете разбирать весь этот бардак?

Я заглянул в ящики стола в поисках страхового полиса. Выяснилось, что не все вино вылилось на ковер. Трент приберег две бутылочки, залил вином все мои бумаги и документы, они стали красно-бурого цвета, и с них до сих пор капало.

Элеонор спустилась в гостиную в моем халате.

— Осторожней, — сказал я, покосившись на ее босые ноги. — Тут кругом битое стекло.

Она остановилась на нижней ступеньке, огляделась.

— Да, вечеринка удалась на славу, — с улыбкой заметила она.

— А то, — усмехнулся я в ответ.

Она ушла обратно в спальню и появилась вскоре полностью одетая и в туфлях. Надо сказать, я был немного разочарован этой трансформацией.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду, — сказала она. — Уже начало седьмого, на работе надо быть в восемь. Ты тут справишься?

— Конечно, — ответил я. — В восемь за мной заедет машина.

— Вот, возьми, — сказала она и протянула мне фотоаппарат.

— Да, спасибо. Он пригодится, сделаю несколько снимков для страховой компании.

— А что, хорошая идея, — заметила она. И так и застыла на полпути к двери.

Словно ей не хотелось уходить.

— Что делаешь вечером? — спросил я.

— Придется остаться в Лэмбурне, — грустно ответила она. — У меня сегодня дежурство.

— Ну, может, тогда я заеду к тебе вечером вернуть фотоаппарат? — спросил я. — О да, пожалуйста, — теперь она улыбалась.

— Хорошо, так и: сделаем. Тебе пора, иначе опоздаешь к своим пациентам.

Она сбежала вниз по ступенькам, я помахал ей на прощанье из кухонного окна. Сев в такси, она помахала мне в ответ, машина отъехала, свернула к дороге и скрылась за углом.

Я использовал всю оставшуюся «память» в фотоаппарате Злеонор, сделал снимки всех аспектов бурной деятельности Джулиана Трента в моем доме, вплоть до того момента, когда он вывалил содержимое всех пакетиков и коробочек из кухонного буфета в раковину, отчего она, разумеется, засорилась. Уж не знаю, хорошие ли получились снимки, но процесс занял почти все то время, что я дожидался машины.

Затем я нашел в сушилке чистую рубашку — тут молодой Трент допустил промах, просто не заметил ее, потому она и уцелела. Поскольку воду отключили и возможности принять душ не было, я побрился электробритвой и выглядел вполне респектабельно, ковыляя вниз по лестнице навстречу Бобу, который подогнал свой «Мерседес» ровно к восьми.

Я захватил мобильник и «Желтые страницы» и, пока Боб вел автомобиль, искал в справочнике контору, которая прислала бы людей вставить стекло в окно кладовой.

— Не обращайте внимания на беспорядок в доме, — сказал я первому стекольщику, который согласился выполнить работу за весьма щедрую плату. — Пройти в кладовую можно через кухню. Просто вставьте стекло и почините раму.

— А как я попаду в дом? — спросил он. — Там кто-то остался?

— Я оставил входную дверь открытой. — В конце концов, воровать там теперь особенно нечего. — Ключи от квартиры на лестнице. Просто заприте, когда будете уходить, а ключи положите в почтовый ящик. У меня есть запасные.

— Ладно, — ответил он. — Будет сделано. Затем я позвонил в свою страховую компанию и попросил прислать мне бланк заявки. Они ответили, что хотели бы зайти и взглянуть на квартиру. Добро пожаловать, ответил я. И мы договорились на завтра на пять. Ключ они могут взять у соседей снизу, к этому времени они уже возвращаются с занятий.

Боб отвез меня в контору, потом зашел туда забрать мою почту. Я же остался на заднем сиденье, в полулежачем положении. Боб вернулся с целой пачкой бумаг, передал их мне. Его сопровождал Артур.

— Мистер Мейсон, — приветствовал он меня через открытое окно.

— Доброе утро, Артур, — ответил я. — Проблемы?

— Сэр Джеймс очень хочет вас видеть, — ответил он. Я уже знал почему. — Хочет поговорить с вами о понедельнике. — В понедельник в Оксфорде начинался судебный процесс над Стивом Митчеллом.

— Какой понедельник? — Я скроил удивленную мину, притворяясь, будто не понимаю, о чем идет речь.

— Он боится, что не сможет присутствовать на процессе в понедельник. Поскольку дело, которое ведет, к настоящему времени выходит за установленные сроки.

Надо же, какой сюрприз, подумал я. Дело выходит за установленные сроки, потому что сэр Джеймс то и дело просил отсрочки.

— Передайте сэру Джеймсу, что в понедельник я прекрасно справлюсь сам, — сказал я. — И попросите его позвонить мне на мобильный в этот уик-энд, если он хочет, чтоб я попросил у суда отсрочку. — А про себя подумал; как же, позвонит он, держи карман шире.

— Хорошо, — сказал Артур. — Непременно передам.

Мы с Артуром прекрасно понимали, что происходит, но соблюдение протокола и хороших манер взяло верх. А потому я воздержался и не стал просить Артура передать сэру Джеймсу, что он старый дурак и мелкий трусливый мошенник. И что для него давно пришла пора повесить свою шелковую мантию и парик на вешалку и распрощаться с ними раз и навсегда.

Далее Боб повез меня на Юстон-роуд, к офисам Генерального медицинского совета, где я провел большую часть дня, сидя в ожидании, и совсем недолгое время — стоя на правой ноге и опираясь на костыли. Я защищал своего клиента, обвиняемого в нарушении профессиональной врачебной этики, перед специальной комиссией совета. Всего обвиняемых было трое, у каждого врача имелся свой барристер, а руководство ГМС выдвинуло против них целую команду юристов. Слушания получились многолюдными и шумными, дела рассматривались крайне медленно. Наших представителей, а также каждого из свидетелей подвергли допросу, а потом — и перекрестному допросу, затем все спохватились, что время вышло, рабочий день подходит к концу, и тогда слушания и вынесение решений были перенесены на утро следующего дня — страшно неудобно для меня, поскольку я собрался в Лэмбурн.

Тогда я перемолвился словечком со своим клиентом и сказал ему — довольно непрофессионально с моей стороны, — что каждый лишний день моих услуг означает дополнительные и немалые расходы. Тот, похоже, испытал большое облегчение, услышав от председателя комиссии, что обвиняемый сам вправе решать, нужен ему официальный представитель или нет. Короче, клиент освободил меня от завтрашнего присутствия на совете. Коллеги барристеры поглядывали на меня с недоумением, даже некоторым раздражением. Для них две зарплаты всегда были лучше, чем одна, и их можно было понять, они ведь не планировали ехать в Лэмбурн и встречаться с Элеонор.

Я позвонил Артуру по мобильному телефону и попросил его подготовить все мои бумаги, коробки, файлы, мантию и парик, необходимые на судебных слушаниях по делу Стива Митчелла, и переслать их в Оксфорд, в гостиницу, где я намереваюсь провести уик-энд, готовясь к процессу. Нет проблем, ответил он. Посылать курьера с бумагами и всем необходимым для суда чуть ли не через всю страну было обычной практикой.

Боб поджидал меня в «Мерседесе» на служебной стоянке перед офисами ГМС.

— Обратно в Барнс, сэр? — весело осведомился он.

— Нет, Боб, — ответил я. — Не мог бы ты отвезти меня в Лэмбурн?

— Буду просто счастлив, — ответил он с широкой улыбкой. Плата за услуги Боба зависела от расстояния. — Туда и обратно, да?

Нет, сегодня, думаю, в один конец, — ответил я. — И вот что, Боб, прежде мне надо сделать пару звонков. Да, и еще. Как думаешь, нам попадется по пути все еще открытое фотоателье? Там остановишься, и я выйду ненадолго.

Он нашел фотоателье на Виктория-стрит, и примерно около получаса я торчал перед машиной, распечатывающей снимки с фотоаппарата Элеонор. У них было самообслуживание. Я сделал десять копий снимка Милли с жеребенком размером шесть на восемь дюймов. Да, конечно, они были далеки от совершенства, эти снимки, изображение получилось еще более смазанным, чем в фотоаппарате, но и такие сгодятся.

Элеонор страшно обрадовалась, когда я позвонил и сказал, что приезжаю в Лэмбурн. Но, услышав, что мне негде остановиться, заколебалась.

— О-о, — протянула она. — Думаю, будет лучше…

— Не беспокойся. Я найду гостиницу или номер при пабе.

— Да, хорошо, — с явным облегчением произнесла она. — Просто у нас тут в доме довольно строгие правила и…

— Все в порядке. Я не собирался селиться у тебя. Наши отношения пока что нельзя было назвать длительными или прочными, а потому правила проживания в ведомственном доме больницы меня не возмущали. Так честнее и лучше, подумал я. Мы с Элеонор всего лишь раз обменялись беглым поцелуем, и провести с ней ночь я пока что и не мечтал.

Затем я позвонил в гостиницу «Квинс Арме» в Ист-Карстоне, при том самом баре, где мы с Элеонор впервые назначили свидание в прошлом ноябре.

— Да, — ответили они. — Свободные номера у нас есть. Вам на сколько человек?

— На одного, — ответил я. — Но если можно, с двуспальной кроватью. — Мало ли что, вдруг при— 265 годится.

Боб отвез меня прямиком в гостиницу, где девушка за стойкой приемной удивилась, что у меня при себе нет багажа, даже сумочки с туалетными принадлежностями не имеется. Объяснять было сложно, и я не стал. Она любезно проводила меня до номера на первом этаже, то была своего рода пристройка, ответвление от старинной гостиницы восемнадцатого века. И я блаженно растянулся на двуспальной кровати, давая роздых ноющей спине и ожидая, когда приедет Элеонор и пожалеет меня.

Обедали мы за тем же столиком, что и в тот, первый раз, вот только этот вечер был испорчен звонком на ее пейджер. Из больницы поступил срочный вызов.

— Прямо не верится, — пробормотала она, прочитав сообщение. — За всю неделю не было ни одного срочного вызова, и на тебе, пожалуйста. — Она взяла еще кусочек рыбы. — Ладно, постараюсь разделаться поскорее и вернуться. — И она поднялась из-за стола.

— Обед тебе оставить? — спросил я.

— Нет, боюсь, мне придется проторчать там дольше. Я тебе позвоню.

И она побежала к машине, а я остался сидеть за столиком. Страшное разочарование. И еще впервые за долгие годы я вдруг понял, что не испытываю чувства вины за то, что провожу время не с Анжелой.

И вот я доел обед в одиночестве, допил вино и вернулся в свой номер, тоже в полном одиночестве. Элеонор позвонила без пяти двенадцать.

— Мне страшно жаль, — сказала она. — Но тут привезли двухлетку с кровоизлиянием в легкое. Еще несколько швов, и операция закончена. Но мне придется остаться здесь. В любом случае уже поздновато для десерта и кофе. — И она невесело усмехнулась.

— В любом случае я уже в постели, — сказал я. — Ничего, все нормально. Позвоню тебе утром.

— Хорошо. — В голосе ее слышалось облегчение или мне показалось?.. — Доброй ночи.

— Спокойной ночи, — буркнул я в ответ и повесил трубку.

Жизнь и любовь — страшно сложные штуки, размышлял я, погружаясь в сон.