"Бернард Шоу. Человек и сверхчеловек (Комедия с философией)" - читать интересную книгу автора

пассивно ждать, пока мужчина ее добивается. Да, зачастую она действительно
пассивно ждет. Так паук ждет муху. Но сперва паук сплетает паутину. И если
муха, подобно моему герою, выказывает силу, способную порвать паутину, паук
мгновенно сбрасывает маску пассивности и не таясь окручивает жертву своими
нитями - и вот герой уже надежно и навечно связан!
Если бы по-настоящему значительные книги и другие произведения
искусства создавались обыкновенными мужчинами, в них было бы больше страха
перед женщиной-преследовательницей, чем любви к ее иллюзорной красоте. Но
обыкновенные мужчины не способны создать по-настоящему значительное
произведение искусства. Способны на это только гении, то есть мужчины,
избранные природой для осмысления ее инстинктивного пути. В мужчине-гении мы
видим и неразборчивость, и готовность "жертвовать собой" (а это всегда одно
и то же), свойственные женщине. Он готов рисковать всем, что имеет; если
потребуется, всю жизнь голодать на чердаке; изучать женщин и жить за счет их
трудов и забот, как Дарвин изучал червей и жил за счет овец; безвозмездно
работать, не щадя своих измученных нервов, проявляя высший альтруизм в
пренебрежении своими нуждами и чудовищный эгоизм в пренебрежении нуждами
других. В таком человеке женщина встречает столь же всепоглощающую
целеустремленность, как и ее собственная, и встреча эта может кончиться
трагически. Когда дело осложняется тем, что гений - женщина, игра идет
королевская: Жорж Санд становится матерью, чтобы обогатиться опытом и
получить новый материал для своих романов, и небрежно глотает гениев -
Шопенов, Мюссе и прочих. Я, конечно, привожу крайний случай, но то, что
справедливо для титана, в котором воплощается философское осмысление жизни,
и для женщины, в которой воплощается ее плодородие, справедливо в известной
степени и по отношению ко всем гениям и ко всем женщинам. А посему люди,
которые сочиняют книги, пишут картины, лепят статуи, создают симфонии,- это
люди, свободные от тирании пола, владеющей всем остальным человечеством. Так
мы приходим к заключению, удивляющему простаков: в искусстве важнее всего не
изображение отношений мужчины и женщины; искусство - это единственная
область, в которой секс - сила оттесненная и второстепенная, и процесс
осмысления этой силы в искусстве так сложен, а назначение ее так
извращается, что обыкновенному человеку изображение секса в искусстве
кажется нелепым и фантастическим. Поэтом ли становится художник или
философом, моралистом или основателем религии, его личная программа в смысле
секса более чем проста: пока он молод, его теория секса не что иное, как
предвзятая и всесторонняя аргументация в пользу удовольствий, волнений и
знаний, а когда старость приносит пресыщение, ему хочется покоя и
созерцания. Романтика и аскетизм, любовные приключения и пуританство
одинаково нереальны в безбрежном мире филистеров. Мир, показанный нам в
книгах (будь то знаменитые эпопеи или освященные евангелия), в сводах
законов, в политических выступлениях, в философских системах,- это мир
вторичный, отраженный и осмысленный необычными людьми, наделенными особым
творческим талантом и темпераментом. Для нас с Вами сие небезопасно - ведь
человек, осмысляющий жизнь не так, как большинство, это помешанный, а
старинный обычай поклоняться помешанным уступает место другому обычаю -
сажать их под замок. И поскольку то, что мы называем образованием и
культурой, сводится к замене личного опыта чтением, жизни - литературой, а
реальной современности - устаревшим вымыслом, то образование, как Вы,
конечно, убедились в Оксфорде, вытесняет всякий ум, недостаточно