"Давид Шраер-Петров. В Камышах" - читать интересную книгу автора

подмышками - золото. И всe остальное. Как львица. А глаза невинно-голубого
цвета. Под чeрными бровями. Где у Пэн жало, не знаю. Но свидетельствую, что
ядовита. Вот Челюсть прижален. И в Замке случилось. И я Рогуля. В этом
случае Рогуля, это уж точно. У Скалапендры способность вводить разные дозы:
приваживающую, ужасающую и смертельную. Ужасающую получила Чернохвостка с
Пляжа. А смертельную... Ходят разные слухи. Трепаться опасно. "Когда гуано
минерализуется," говаривал Челюсть.
Вы думаете, мы его Смычком из-за скрипки прозвали? Хотя, конечно,
играл. Из хорошей семьи. Школа Соломона Каца. Нет, простите. Другая.
Скрипачей. Откуда Буся Гольдштейн и Додя Ойстрах. Учился наш Смычок, как все
вундеркинды с Дерибасовской. Но ему захотелось лeгкой жизни. Он придумал для
своей пиликалки другое применение. Стоял на шухере. Пока грабили. Появлялась
опасность - он играл другое. Бравурное. Вместо ночной серенады - "Танец
огня". Или что-нибудь похлеще. В детской колонии Смычок приспособился. Со
старшими парнями. Как его Лиловый разглядел? У них - лиловеньких своe чутьe.
А Смычку всe до фени. У него идеи. Пока среди болот на Севере прохлаждался,
идеи заимел. Лучше бы на скрипке играл. Хотя таскает за собой. Ежедневно со
скрипочкой в Камыши заявляется. Ради Челюсти. Он у нас музыкально-одарeнный.
Ради Челюсти разыгрывает всякие разные вариации. И камыши шуршат и
покачиваются. И чайки покрикивают. И куличок вякает. В такт, в лад. Лиловый
слeзы размазывает по венозным щекам. Посыпает песочек на коленки Смычка.
Слушает. И мне приходится слушать всю эту тягомотину. Потому что Пэн
вообразила себя нудисткой. И спиной к солнцу. А я на подхвате. "Рогуля!"
зовeт Скала. И я должен изловчиться и накинуть покрывало. Быстро. Чтобы у
Челюсти протез изо рта не вывалился. И музыка играла. И Лиловый песочком
мастурбировал. "Рогуля!" зовeт Скалапендра, и я вскакиваю, как ужаленный,
чтобы запеленать еe прелести. Только ноги остаются снаружи, устремлeнные в
сторону Океана. Живот - пупком к солнцу. И губы вытянуты, чтобы впиться и
дать языку ужалить. Одно мгновение. Не чаще, чем в раз в полчаса, вся
компаньица приходит в возбуждение. Все успевают. Я - накинуть. Челюсть -
увидеть. Смычок - сопережить. Лиловый - возбудиться. И Ля Пэн на спине.
Погружается в воспоминания. Замышляет. Пирамидки грудей. Треугольники
подмышек и лобка. Трубочка губ.
Я устал. У каждого привычки. У меня обязанности.
Челюсть домысливает. Реконструирует. Смычок пускается в рассуждения. У
Смычка идеи. Он обсуждает с Челюстью марсианские каналы. "Деточка, - мягко
вставляет словцо Лиловый. - Деточка, есть только один род каналов, волнующих
воображение." И рисует на песке фаллосы. Это хобби Лилового. За что бит
неоднократно. "Весьма занятно. Весьма," одобряет Челюсть новый вариант
каналов, которые Смычок планирует прорыть в Камышах. "Обилие рыбы.
Единственное, чем могут кормиться марсиане," заводится Смычок. "Вы хотите
здесь в Чухонске повторить Одессу середины двадцатых?" оскаливается Челюсть.
"Я слышал, что в Замке поговаривают о переменах," настаивает Смычок. "Дурак
ты, Смычок, не выдерживаю я. - Им отвалиться нужно. А ты: перемены!"
Скалапендра не выносит этих научных споров. Терзают они еe. Нутро
выворачивают. И за меня боится. "Потерять вас, Рыгуля, потерять всe дЛя,"
резюмирует Челюсть, выводя меня из круга. Круг среди Камышей - наше
ежедневное место общения. "Не к чему было смешивать виски с шампанским. Ну
же - Извергайтесь!"
Я и сам это понимаю. И тогда понимал. В Замке. Чeртова еe страсть к