"Василий Шукшин. Там, вдали..." - читать интересную книгу автора

- Помню, - Ольга взяла гитару, села на стул, положила ногу на ногу.
Тесная юбка чудом не затрещала.
- Что желаете? - посмотрела с усмешкой на отца и мужа. Когда она так
усмехалась, у нее отчетливо обозначались темные усики над ярким, капризно
очерченным ртом.
- Чего-нибудь, - сказал Фонякин.
Петр всего раза два слышал, как она поет: хорошо, ему очень нравилось.
Ольга настроила гитару, подумала. Посмотрела на отца, на мужа... И
запела негромко:

Мне помнится сказка,
Забытая сказка:
О том, как влюбился в огонь мотылек,
Он думал, что будет тиха его ласка,
Но огненных сил превозмочь он не мог.

При первых же звуках песни у Петра сделалось хорошо на душе; уютно
стало в комнате. Пела Ольга низким, чистым голосом, просто, будто нехотя. Но
голос шел от сердца, и так был он дорог! .. Полузабытое, редкое чувство
далекой молодости - когда хотелось отчего-то вдруг заплакать - вспомнилось.
Гитара задумчиво гудела.

И вечером чистым, порою лучистой
В окно растворенное тихо влетел
И, словно безумный, не чувствуя боли,
В огне серебристом мгновенно сгорел.
Любовь моя тоже - забытая сказка...

Петр посмотрел на тестя. Тот сидел, накоршунившись над столом, печально
и хмуро смотрел перед собой. Многое он прощал дочери за ее песни. Любил он
ее, крепко его заботила ее судьба.
Ольга допела песню, положила крупную белую ладонь на струны, посмотрела
с усмешкой на обоих.
- Чего носы повесили?
Фонякин очнулся, поднял голову.
- Так.
- Давайте вместе какую-нибудь? - предложила Ольга.
- Ну уж нет! - возразил Петр.
Фонякин тоже сказал:
- Зачем? Спой еще.

Я о прошлом уже не мечтаю, -

запела Ольга; и опять властное чувство тоски и скорби охватило Ивлева,
но странной какой-то скорби: как будто и не скорбь это, а такое чувство,
когда хоть и грустно, хоть и плакать хочется и жаль чего-то, но если
плакать, то и смеяться и любить - вместе. И прощать и жалеть: "Милые, милые,
родные люди, ничего, хорошо ведь? "
"Моя ты или не моя? Если б ты была моя совсем, с твоими песнями вместе!
Ничего бы не надо больше", - думал Петр.