"Василий Шукшин. Шире шаг, Маэстро!" - читать интересную книгу автора

окном: на жесть подоконника с сосулек, уже обогретых солнцем, падали капли,
и мокрый шлепающий звук их, такой неожиданный, странный в это ясное,
солнечное утро с легким морозцем, стал отзываться в сердце - каждым громким
шлепком - радостью же. Нет, надо все сначала, думал Солодовников. Хватит,
Хорошо еще, что институт закончил, пока валял дурака, у других хуже бывает.
Он верил, что начнет теперь жить крупно - самое время, весна: начало всех
начал. Отныне берем все в свои руки, хватит. Двадцать пять плюс двадцать
пять - пятьдесят. К пятидесяти годам надо иметь... кафедру в Москве, свору
учеников и огромное число работ. Не к пятидесяти, а к сорока пяти.
Придется, конечно, поработать, но... почему бы не поработать!
Солодовников встал, прошелся по кабинетику. Остановился у окна. Радость
все не унималась. Огромная земля... Огромная жизнь. Но - шаг пошире, пошире
шаг, маэстро! Надо успеть отшагать далеко. И начнется этот славный поход -
вот отсюда, от этой весны.
Солодовников опять подсел к столу, достал ручку, поискал бумагу в столе,
не нашел, вынул из кармана записную книжку и написал на чистой страничке:

Отныне буду так:
Холодный блеск ума,
Как беспощадный блеск кинжала:
Удар - закон.
Удар - конец.
Удар - и все сначала.

Прочитал, бросил ручку и опять стал ходить по кабинетику. Закурил. Его
поразило, что он написал стихи. Он никогда не писал стихов. Он даже не
подозревал, что может их писать. Вот это да1 Он подошел к столу, перечитал
стихи... Хм. Может, они, конечно, того... нагловатые. Но дело в том, что
это и не стихи, это своеобразная программа, что ли, сформулировалась такими
вот словами. Он еще прошелся по кабинетику... Вдруг засмеялся вслух. Стихи
хирурга: "Удар-конец. Удар-и все сначала". Что сначала: новый язвенник?
Ничего... Он порадовался тому, что не ошалел от радости, написав стихи, а
нашел мудрость обнаружить их смешную слабость. Но их надо сохранить: так -
смешно и наивно - начиналась большая жизнь. Солодовников спрятал книжечку.
Если к пятидесяти годам не устать, как... лошади, и сохранить чувство
юмора, то их можно потом и вспомнить.
А за окном все шлепало и шлепало в подоконник. И заметно согревалось
окно, Весна работала. Солодовников почувствовал острое желание действовать.
Он вышел в коридор, прошел опять мимо желтого пятна на стене, подмигнул
ему и мысленно сказал себе: "Шире шаг, маэстро!"
Анна Афанасьевна, конечно, говорила по телефону и, конечно, о листовом железе.
Они кивнули друг другу.
- Я понимаю, Николай Васильевич,- любезно говорила Анна Афанасьевна в
трубку, - я вас прекрасно понимаю... Да. Да!.. Пятнадцать листов.
"Мы все прекрасно понимаем, Николай Васильевич",- съязвил про себя
Солодовников, присаживаясь на белую табуретку.
Не зло съязвил, легко - от избытка доброй силы. Не терпелось скорей
заговорить с Анной Афанасьевной.
- Я вас прекрасно понимаю, Николай Васильевич!.. Хорошо. Бу сделано! -
Анна Афанасьевна пришла в мелкое движение - засмеялась беззвучно.- Я в