"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

изо рта уснувшего и прелолнявшая комнату как бы колышимой прореженной
тканью, астральным телом на пограничье плоти и духа.
- Кому ведомо,- говорил отец,- сколько существует страдающих,
покалеченных, фрагментарных состояний бытия, таких, скажем, как искусственно
склеенная, насильно сколоченная гвоздями жизнь шкафов и столов, распятого
дерева, немых мучеников беспощадной человеческой изобретательности. Жуткие
трансплантации чуждых и взаимоненавидящих пород дерева, соединение их в одно
несчастное естество.
Сколько старинной мудрой муки в мореных слоях, жилах и прожилках наших
старых добрых шкафов. Кто разглядит в них старые, заструганные,
заполированные до неузнаваемости черты, улыбки, взгляды!
Лицо моего отца, говорившего это, переиначилось в задумчивую штриховку
морщин, сделалось похоже на слои и сучки старой доски, с которой состругали
воспоминания. Какое-то мгновение мы думали, что отец погрузится в состояние
оцепенения, иногда на него находившее, но он вдруг очнулся, опомнился и
продолжил:
- Древние, мистически настроенные племена бальзамировали своих
покойников, В стены тамошних жилищ были вделаны, вмурованы тела, лица; в
гостиной в виде чучела стоял отец, выдубленная покойница-жена служила
подстольным ковриком. Я знавал одного капитана, в каюте которого висела
лампа-мелюзина, сделанная малайскими бальзамистами из тела его убитой
любовницы. На голове у нее были огромные оленьи рога.
В тиши каюты голова эта, распяленная меж ветвями рогов под потолком,
неторопливо распахивала ресницы, а на приоткрытых ее губах поблескивала
пленка слюны, лопавшаяся от тихого шепота. Головоногие, черепахи и огромные
крабы, подвешенные к балкам потолка в качестве канделябров и люстр,
непрерывно перебирали в тишине ногами, шли и шли на месте....
Лицо моего отца тотчас же сделалось озабоченным и печальным, меж тем
как на путях невесть каких ассоциаций мысли обратились к новым примерам:
- Следует ли умолчать,- сообщал он приглушенным голосом,- что мой брат
в результате долгой и неизлечимой болезни постепенно превратился в клубки
резиновых кишок, что бедная моя кузина день и ночь носила его в подушках,
напевая злосчастному созданию бесконечные колыбельные зимних ночей? Может ли
быть что-либо огорчительнее человека, превратившегося в хегарову кишку?
Какое разочарование для родителей, какая дезориентация их чувств, какой крах
всяческих надежд, связанных с многообещающим юношей! И тем не менее
самоотверженная любовь бедной кузины не покинула его и в таковом
преображении.
- Ах, я не могу уже больше, не могу слушать этого! - простонала Польда,
откинувшись на стуле.- Уйми его, Аделя...
Девушки встали, Аделя подошла к отцу и шевельнула протянутым пальцем,
намекая на щекотку. Отец смешался, умолк и, совершенно потрясенный, стал
пятиться от грозящего пальца Адели. Та следовала за ним неотступно,
язвительно грозя пальцем своим и шаг за шагом тесня отца из комнаты.
Паулина, потянувшись, зевнула, прижалась плечом к Польде, и обе с усмешкой
поглядели друг дружке в глаза.

Нимрод
Весь август того года я провел с маленьким замечательным щенком,
который обнаружился однажды на полу нашей кухни, неуклюжий и попискивающий,