"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

теплой, люди шли, глядя под ноги - всегда в квадратный метр влажной земли
перед собой, и не ведали, что минуют по сторонам парковые деревья, черно
разветвленные, лопающиеся где попало сладостными растравленными ранами.
Угодившее в черную ветвистую сеть деревьев серое душное небо давило
людям на плечи - заверченное, нагроможденное, бесформенно тяжкое и, точно
перина, огромное. Люди в теплой этой влажности выкарабкивались из-под него
на руках и ногах, точно майские жуки, исследующие чувствительными усиками
сладкую глину. Мир лежал глухой, разворачивался и рос куда-то вверх и -
позади где-то и в глубине блаженно бессильный - плыл. Временами он медлил и
что-то мглисто вспоминал, ветвился деревьями, ячеился густой сияющей сеткой
птичьего щебета, накинутой на день бесцветный, и уходил в подземное змеение
корневищ, в слепую пульсацию червей и гусениц, в глухое помрачение чернозема
и глины.
А под бесформенной громадой приседали оглушенные и без мысли люди,
приседали с головами в руках, свисали, скорченные, с парковых скамеек с
лепестком газеты на коленях, из которой текст уплыл в огромное серое
безмыслие дня, нелепо свисали во вчерашней еще позе и бессмысленно
слюнявились.
Возможно, их оглушали немолчные погремки чириканья - неутомимые маковые
головки, сыплющие серую дробь, которою тмился воздух. Под градом этим
свинцовым люди ходили сонные и в обильном ливне объяснялись жестами либо,
отрешенные, молчали.
Но, когда где-то, в некоей точке пространства, около одиннадцати утра
сквозь большое напухшее тело туч проклюнулось бледным ростком солнце, в
ветвистых корзинах дерев густо вдруг засветились все почки, и серая вуаль
чириканья медленно отошла бледно-золотой сеткой с лика дня, который открыл
глаза. И это была весна.
Тогда вдруг, в единый миг, пустая минуту назад аллея парка засеялась
людьми, спешащими кто куда, точно она узловой пункт всех улиц города, и
зацвела женскими платьями. Какие-то из быстрых и стройных девушек спешат на
службу, в магазины и конторы, какие-то - на свидания, но в миги, когда
проходят они ажурную корзину аллеи, дышащую прелью цветочного магазина и
крапленную трелями птиц, принадлежат они аллее и этому часу; не подозревая
того - они, статистки этой сцены в театре весны, как словно бы народились на
променаде вместе с тонкими тенями прутьев и листиков, распускающихся на
глазах на темно-золотом фоне влажного гравия, и бегут в продолжение
двух-трех золотых горячих и драгоценных ударов сердца, а потом вдруг, когда
солнце уходит в раздумья облаков, бледнеют и подергиваются тенью, и
впитываются в песок, словно сквозные филигранности.
Но на миг все же они зароили молодым своим спехом аллею, и безымянный
ее запах плывет, казалось, из шелеста их белья. Ах, эти сквозные и свежие от
крахмала рубашки, выведенные на прогулку в ажурную тень весеннего коридора,
рубашки с влажными пятнами под мышкой, сохнущие от фиалковых дуновений дали.
Ах, эти молодые, ритмичные, разгоряченные движением ноги в новеньких
скрипящих шелком чулочках, под которыми скрыты красные пятна и прыщи -
здоровая весенняя экзема горячей крови. Ах, весь этот парк бесстыдно прыщав,
и все деревья повысыпали почками прыщей, лопающихся чириканьем.
Потом аллея снова пустеет, и по сводчатому променаду тихо диндонит
проволочными спицами детская коляска на стройных рессорах. В маленьком
лакированном челнышке, утопая в грядке высоких крахмальных фуляровых сборок,