"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

преисполняются домыслов и подозрений, а сквозь сомкнутые веки приходят к ним
рефлексы далеких миров. Увы, он воспринял божественные аллюзии слишком
буквально. Будучи человеком действия, иначе говоря, заурядного духа, он счел
назначением своим и призванием покорить мир. Его грудь снедал тот же голод,
что и мою, те же воздыхания волновали ее, входя в его душу горизонт за
горизонтом, пейзаж за пейзажем. С ним не было никого, кто бы мог указать ему
на ошибку. Даже Аристотель его не понимал. Так он и умер, разочарованный,
хотя завоевал целый мир, соблазнившись о всегда ускользавшем Боге и о
чудесах Его. Профиль Македонца украшал монеты и марки всех стран. В
наказание стал он Францем Иосифом своей эпохи.

XII

Мне бы хотелось дать читателю хоть приблизительное представление, чем
тогда была книга, на листах которой прелиминировались и упорядочивались
главные деяния весны. Небывалый будоражащий ветер веял сквозь сияющую
шпалеру марок, сквозь праздничную улицу гербов и знамен, пылко переиначивая
знаки и эмблемы, развевающиеся в задохнувшейся тишине, в тени туч, грозно
вставшей над горизонтом. Потом на пустой улице появились вдруг первые
герольды в парадном платье, с красными повязками на плече, блестевшие от
пота, беспомощные, готовые к самоотдаче и самоотречению. До глубины
взволнованные и торжественно серьезные, они молча подавали знаки, и уже
смеркалась улица от подошедшей демонстрации, темнели на всех перекрестках
колонны, шваркая тысячами приближающихся ног. Это была огромная манифестация
стран, универсальное Первое мая, монстр-парад миров. Весь свет
манифестировал тысячей, словно для присяги, поднятых рук, флагов и знамен,
тысячей голосов, что он не за Франца Иосифа I, а за кого-то стократ
величайшего. И над всем полоскался цвет светло-красный, почти розовый,
небывалый освободительный цвет энтузиазма. Из Сан-Доминго, Сан-Сальвадора,
из Флориды подходили делегации, устало дышавшие и разгоряченные, все в
малиновых костюмах и раскланивались котелками цвета черешни, из-под которых
по два, по три вылетали голосистые щеглы. Благодатные порывы сияющего ветра
подчеркивали блеск труб, мягко и слабо овевали кромки инструментов,
пускающие по краешку тихие метелки электричества. Несмотря на толчею,
несмотря на парад тысяч, все совершалось в порядке, грандиозный смотр
разворачивался по плану и в тишине. Бывают мгновения, когда флаги на
балконах - плещущие бурно и горячо, летящие в поредевшем воздухе амарантовой
рвотой, внезапным тихим трепетанием, напрасными порывами энтузиазма, -
недвижно замирают, как на поверке, и вся улица делается красной, яркой и
молчаливо тревожной, меж тем как в померкшей дали тщательно отсчитывается
глухая канонада салютов, сорок девять залпов в смеркающемся воздухе.
Потом горизонт вдруг хмурится, как перед вешней бурей, лишь ярко
блестят инструменты оркестров, и в тишине рокочет ворчание темнеющего неба,
гул далеких пространств, меж тем как из ближних садов сосредоточенными
зарядами плывет запах черемухи и беззащитно разряжается несказанными
волнами.

XIII

В один из последних дней апреля предполуденная пора была серой и