"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

бессилием. В глубине души они знали за собой вину. Моя дерзость,
нетерпеливый, требовательный и гневный тон создавали видимость правоты,
превосходство вполне обоснованной претензии. Они прибегали с разными
книжками и совали их мне в руки. Я с возмущением отталкивал.
Одну - толстый и тяжелый фолиант - отец с робким приохочиванием
подсовывал снова и снова. Я открыл ее. Это была Библия. Я увидел на
картинках великое странствие животных, плывущее по трактам, растекающееся
шествиями по далекой стране, увидел небо, все в птичьих ключах и шуме крыл,
огромную перевернутую пирамиду, далекая вершина которой достигала Ковчега.
Я поднял на отца глаза, полные упрека: - Ты знаешь, отец, - кричал я, -
ты хорошо знаешь, не скрывай, не увиливай! Зачем ты принес порченый апокриф,
тысячную копию, бездарную подделку? Куда ты девал Книгу?
Отец отвел глаза.

III

Миновали недели, возмущение, мое поумерилось и утихло, но образ Книги
по-прежнему светлым огнем пламенел в моей душе, великий шелестящий Кодекс,
взбудораженная Библия, по страницам которой шел ветер, обшаривая ее, как
огромную осыпающуюся розу.
Отец, видя меня несколько успокоенным, однажды осторожно подошел и
сказал тоном деликатного предложения: - По сути дела существуют только
книги. Книга есть миф, в который мы веруем в молодости, но со временем
перестаем принимать всерьез. - Однако у меня тогда было другое мнение, я
знал, что книга есть постулат, предназначение. Я ощущал на себе бремя
великой миссии. Я ничего не ответил, исполненный презрения и ожесточенной
хмурой гордости.
Ибо в то время я уже владел обрывками, жалкими ошметками, которые по
странной прихоти судьбы попали мне в руки. Я заботливо прятал сокровище от
посторонних глаз, скорбя над глубоким упадком сей книги, по поводу
истерзанных останков которой я не смог бы встретить ни в ком понимания. А
было все вот как:
В некий день той зимы я застал Аделю за уборкой, со шваброй в руках
опершуюся на крышку конторки, где лежала драная какая-то книжка. Я заглянул
через плечо Адели не столько из любопытства, сколько затем, чтобы снова
одурманиться запахом ее тела, молодые чары которого открылись недавно
проснувшимся моим чувствам.
- Гляди, - сказала она, без протеста снося мои прижимания, - возможно
ли, чтобы волосы росли до земли? Мне бы такие.
Я глянул на картинку. На большом листе in folio была изображена женщина
с формами скорее мощными и приземистыми, с лицом энергичным и умудренным. С
головы этой дамы ниспадала огромная мантия волос, тяжко скатываясь со спины
и влачась концами толстых косиц по земле. Это был какой-то неправдоподобный
фокус природы, покров волнистый и щедрый, берущий начало от самых корней, и
трудно было представить, что таковая тяжесть не доставляет ощутимой боли и
не сковывает отягощенной головы. Но хозяйка сего роскошества несла его,
казалось, с гордостью, а текст, жирным шрифтом напечатанный рядом, излагал
историю чуда и начинался словами: "Я, Анна Чилляг, родом из Карлович в
Моравии, имела слабый волосяной покров..."
Это была длинная история, по схеме схожая с историей Иова. Божьим