"Мигель Отеро Сильва. Пятеро, которые молчали" - читать интересную книгу автора

дерьмо! Он рехнулся, пытается умереть, чтобы выгородить остальную падаль!"
Агенты подцепили меня под мышки, выволокли из камеры и рывками отбуксировали
в подвал, в камеру, где я сидел сразу после ареста, - у нее номер
тринадцатый, никогда не забуду. Надзиратель принес мне одеяло, а несколько
позже - чашку молока и ломтик хлеба. Хлеб он обмакнул в молоко и поднес к
моему рту. Взглянув на меня при свете карманного фонаря, он воскликнул, как;
бы обращаясь к кому-то другому: "Подумайте, за две недели поседел, как
лунь!"

(Но я им ничего не сказал. До ареста у; меня кое-где пробивалась
седина, а спустя две недели я стал седым, старик стариком. Но я им ни
слова не сказал. Они содрали наручниками мясо у меня с запястий, они
чуть не спустили с меня кожу клинками, они едва не заморили меня
голодом и жаждой. Но я им ничего не сказал. Не сказал даже тогда,
когда у меня; мутился рассудок, а он временами в самом деле мутился.
Да и теперь - лежу я ничком на полу камеры номер тринадцать - я не
уверен, что в голове моей все встало на свое место. Прижавшись щекой к
замызганному полу, я слушаю бой часов где-то наверху, должно быть, в
одном из кабинетов. Странно слышать легкий серебряный перезвон под
этими мрачными сводами, где колокол должен гудеть по замученным.
Большой церковный коло кол!.. Дзинь, дзинь, дзинь... Десять. Но я не
знаю, день сейчас или ночь. В камере темно - круглые сутки мрак. И
некого спросить. В смутном мерцании коридорной лампочки я с трудом
различаю враждебную фигуру надзирателя. Он не заговаривает со
мной, а я с ним - тоже).

- Ты действительно поседел за эти две недели, - подтвердил Журналист.
- Четырнадцать дней и ночей пыток. - Бухгалтер как бы подбивал баланс.
- Четырнадцать дней и ночей без пищи и воды. Двое суток из них - лежа на
брусе льда. Еще четверо суток - под градом ударов клинками и зуботычин. Все
четырнадцать - со скованными за спиной руками, голый и в крови, как Христос.
Свисток отбоя совпал с окончанием повествования Бухгалтера. Четверо
заключенных медленно отошли от своего товарища и легли на узкие койки. Легли
не спать, а думать.

ЖУРНАЛИСТ


В воскресный полдень, как и в полдень любого дня недели, распахнулась
зарешеченная дверь, и повара-итальянцы внесли в камеру бак. В мутных волнах
баланды покачивались волокнистые лохмотья юки {Ю к а (иначе маниока) -
крахмалистый корнеплод} да порой всплывали торчком вываренные до белизны
пустые кости. Дженаро - в пятнистом от сажи и жирных брызг фартуке - волочил
за собой половник с длинной ручкой. Он злорадно скреб им по заплеванному,
грязному полу, стараясь хоть еще этим досадить заключенным.
Антонио, второй итальянец, был мягче сердцем, да и причины ненавидеть
политических у него не было. Они поняли это с первого же дня по его
разговорам, по отношению к ним. В Венесуэлу Антонио приехал как иммигрант,
собираясь, согласно оформленному в консульстве договору, работать в сельском
хозяйстве. Но по не зависящим от него обстоятельствам кончил тем, что