"Мигель Отеро Сильва. Пятеро, которые молчали" - читать интересную книгу автора

Христофором Колумбом, Наполеоном Бонапартом, Людвигом ван Бетховеном,
но сердцеедом?.. И в голову не приходило. А начинается вот с чего.
Заведующий информационным отделом редакции, продержав меня два месяца
на происшествиях, приходит к выводу, что я гожусь для кое-чего
большего, чем репортажи о налетах на банки и автомобильных
катастрофах. Например, для интервью с политическими деятелями. Но для
этой работы, замечает он, необходимо завести костюм, сорочки и
галстуки поэлегантнее. И вот едва я меняю окружение и свой внешний
вид, как попадаю в плен к женщинам. Что любопытно, инициатива всегда
исходит не от меня, а от них, и, признаться, я даже чувствую себя
как-то неловко от этого. Не знаю, что тут играет главную роль - то ли
мои новые костюмы и галстуки, или мое телосложение голландского
моряка, или мои зеленые глаза русского скрипача, или мой профиль
неаполитанского бандита, или моя манера говорить в шутку о серьезных
вещах, моя неуемная влюбчивость - это слабая струнка мужчины, которую
женщины чувствуют с первого взгляда. В о всяком случае, без каких-либо
домогательств с моей стороны, сам не знаю как, я то и дело оказываюсь
в запертой спальне в объятиях сеньоры, сеньориты или вдовы, которая
всхлипывает у меня на плече - разумеется, после исполнения интимных
обязанностей. Первому случаю я не придаю большого значения: эта дама -
скорая на ногу лошадка, хотя и принадлежит к высшему обществу. Еще до
нашей встречи я слышал от заведующего спортивным отделом о ее
похождениях, а тут она сама является к нам в редакцию и спрашивает
репортера по хронике светской жизни. Но с репортером она почти не
разговаривает, а заводит беседу со мной, нежным, чуть капризным тоном
спрашивает мое имя, на прощанье подает пахнущую французскими духами
руку, да так, словно вручает подарок, и намекает, чтобы я записал ее
телефон. "А то ты забудешь", - говорит она в заключение, незаметно
переходя на "ты". Телефонный звонок кладет начало идиллии, которая
никогда не сотрется в моей памяти из-за одной совершенно незабываемой
детали: благоуханная сеньора научила меня искусству любви - не как это
определено господом богом, а как это умеют делать лишь
цивилизованнейшие. Ее имя Фанни, но с тех пор, как увидел ее без
одежд, я зову ее Саломеей.)

- Как и в момент ареста, за весь путь до Сегурналя мне не было сказано
ни слова. Меня втолкнули в небольшую комнату, где стоял в позе ожидания,
нахлобучив на глаза шляпу, командующий пытками - его все знают по кличке
Бакалавр. Это был - впрочем, он и сейчас еще жив - коренастый, плотный
мужчина лет под пятьдесят, я бы сказал, изысканно одетый. От него пахло
дорогим одеколоном, в зубах он держал сигарету в мундштуке. Мне врезались в
память мельчайшие детали его внешности. Бакалавр встретил меня таким
приговором: "Ну, теперь ты крепко влип, Журналист. Не за бредни, вроде
первомайской речуги, а всерьез". Не теряя ни минуты, от стал задавать мне
вопросы насчет заговора офицеров. Я отвечал с наигранным возмущением: "Мои
убеждения штатского человека несовместимы с такими методами борьбы, как
военные перевороты". Он хитро посматривал на меня своими маленькими
глазками, в которых было что-то от змеи и от грызуна. Я понял: он не ждет и
не хочет от меня добровольных признаний. Более того, в его сердце палача,
этой сточной яме, уже окрепло страстное желание вырвать их с помощью пыток.