"Мигель Отеро Сильва. Пятеро, которые молчали" - читать интересную книгу автора

альтруистов, в беззаветной преданности - революционеров, в
самоотреченности - матерей, а уже одно это, черт возьми, о многом
говорит. Я знаю, огромному числу представителей обоих полов показались
бы преувеличенными мои убеждения на этот счет. Ведь большинство женщин
только воображают, что они влюблены, а на самом деле и понятия не
имеют о настоящей любви. Тоже и мужчины: сколько их проходит по жизни,
так и не испытав счастья быть по-настоящему любимым. Но я убежден в
своей правоте. Когда я говорю о настоящей любви, я вспоминаю прежде
всего Милену, учительницу. Она радуется, как школьница, если я покупаю
ей коробку конфет. Она приходит в ужас, если у меня на несколько
десятых поднимается температура. Она готова лопнуть от гордости, когда
я получаю пустяковую премию на конкурсе репортажей. Ее розовые ножки
всегда охотно и радостно несут ее в мои объятья, Часто наплакавшись
по-детски, со всхлипами, она твердит, уставившись в одну точку, что
готова отказаться от дома, родных, от места преподавательницы
английского языка, лишь бы жить со мной, спать со мной, убирать мою
квартиру, ставить гвоздики в мои пустые цветочные вазы. Конечно, она
заболела с горя, узнав, что меня арестовали именно тогда, когда я шел
к ней, чтобы поцеловать ее. Л юбовь Милены пролетит над зеленой
саванной, переплывет великую реку, просочится сквозь толстые стены
тюрьмы и картон этой решетки и доставит сюда ее письмо. Первая ,
весточка из внешнего мира - первая не только для меня, но и для этих
четверых, не знающих, кто такая Милена. Я уверен, так будет.)

- Меня избивали каждую ночь. Днем, пока трое агентов с автоматами
расхаживали вокруг ранчо, я отлеживался в забытьи на диване, страдая от
болей, от жажды, от мысли о новых побоях. Около полуночи издалека раздавался
гудок джипа, возвещавший о приезде Бакалавра и его подручных. То, что
неминуемо должно было произойти десятью минутами позже, приводило меня в
такой ужас, что однажды, заслышав отдаленный звук клаксона, я обмочился
прямо на диване. Бакалавр входил со своими помощниками в ранчо, приближался
к дивану, где я лежал, покрытый кровоподтеками, с вылезшими из орбит
глазами, и спрашивал масленым голоском сводника: "Ну-с, как? Будем
говорить?" Я отвечал: "Все, что я знаю, вам известно. Больше ничего не могу
сказать". Вслед за этим удары палок сыпались на мои синяки и раны,
оставшиеся от прошлой ночи и от всех предыдущих ночей. Но в тот раз, едва я
услышал гудок приближающегося джипа, меня вдруг обуял такой страх перед
физической болью, такое неудержимое желание избежать побоев, что я пустился
на хитрость, хотя и понимал, сколь она глупа и беспомощна. На очередной
вопрос Бакалавра: "Ну-с, как? Будем говорить?" - я ответил: "Ладно. Я дам
показания". У Бакалавра заблестели глаза. Он повернулся к агенту - тому
самому, что целился в меня с края вырытой мною могилы, - и приказал: "Возьми
блокнот, записывай". Без каких-либо колебаний я стал перечислять имена
несуществующих лейтенантов и капитанов, приписывая их к существующим
казармам, пока не набрал достаточное количество "участников" заговора. В ту
ночь - по моим подсчетам, седьмую в лапах Бакалавра - меня не били. Больше
того, дали стакан воды, которым я умерил сводившую с ума жажду, и крылышко
цыпленка, оставшееся от ужина одного из агентов. Бакалавр пристально и
недоверчиво следил за мной - какие-то сомнения у него, видимо, оставались.
Потом он собрал свою ватагу, вдали рявкнул холодящий душу гудок джипа. Мои