"Десятый круг ада" - читать интересную книгу автора (Виноградов Юрий Александрович)

9

— Герр капитан, я бежал из большевистской Сибири. Теперь, когда я у своих, хочу верой и правдой служить великой Германии. Дайте мне любую работу, и вы убедитесь в этом! — Циммерман положил на стол грязный, помятый лист бумаги, сделал два шага назад и по-военному вытянулся в ожидании.

Маленькие глазки капитана Кригера, дежурного офицера по городской комендатуре, ощупывали неожиданного просителя. На пришельце было не по погоде легкое старое полупальто, замасленная фуражка с оторванным козырьком, стоптанные, видавшие виды кирзовые сапоги. Лицо обросло рыжеватой щетиной, сбившиеся длинные волосы прядями свисали на шею. Человек, видно, долго скитался, прежде чем добрался до Могилева. Капитан брезгливо развернул сложенный вчетверо лист бумаги, пробежал глазами текст. Читал он по-русски сносно и всегда старался обходиться без переводчика, желая слыть в глазах коменданта незаменимым работником. Действительно, перебежчик, немец по национальности, Генрих Циммерман, в июне 1941 года вместе с семьей сослан в Магадан.

— Расскажите о себе, — потребовал Кригер. Скучное дежурство только начиналось, и в беседе с человеком, пришедшим с вражеской стороны, можно будет убить время.

Циммерман рассказал все, умолчав лишь о работе на строительстве крахмального завода под Могилевом.

Исповедь пришельца понравилась капитану. Она была логична и, кажется, правдива и искренна. Ему говорили, что коммунисты с началом войны издевались над людьми немецкой национальности. Целая область немцев в Поволжье была ликвидирована ими, а ее жители сосланы на каторгу в Сибирь. Но комендант всегда предупреждал, что вначале надо видеть в перебежчиках агентов русской разведки. И только после тщательной проверки определять их на малозначимую работу, осуществляя при этом постоянный контроль.

— Почему вы бежали именно в Могилев? Почему при переходе линии фронта не сдались воинской части? — спросил Кригер.

— Ваш вопрос справедлив, герр капитан, — прищелкнул стоптанными каблуками Циммерман. — В Могилеве я работал до войны. В тридцать седьмом году. Строил крахмальный завод в четырех километрах от города. Подумал — места известные. Может, кого из знакомых встречу, из тех, кто против Советской власти. Помогут на первых порах. А сдаваться на фронте боялся. Как бы не прихлопнули меня, не разобравшись.

Капитан ехидно улыбнулся.

— Я вам устрою такую встречу, — многозначительно проговорил он. — Пройдите в соседнюю комнату. Посидите…

Циммерман прошел в указанное место, сел в углу на деревянную решетчатую скамейку. Ему не хотелось, конечно, встречаться с кем-либо из знакомых по работе на крахмальном заводе, но такой вариант при подготовке не исключался. Могилев был выбран потому, что, по сведениям партизан, из этого города предстояли наиболее многочисленные отправки рабочей силы в Германию. Другие города Белоруссии гитлеровцы уже подчистили основательно. Переправили в Могилев Генриха на самолете. Ночью он выбросился на парашюте в указанном партизанами месте и вскоре оказался в партизанской бригаде «Авангард» под командованием Ефимчука — почти двухметрового богатыря, с огромными ручищами и широкими плечами, но добродушного и веселого человека.

В сырой полуподвальной комнате Циммерману пришлось просидеть часа три, прежде чем его снова пригласили к капитану. В кабинете дежурного по комендатуре на стуле сидел взъерошенный бородатый старик.

— Посмотрите на этого человека, — приказал Кригер старику, и тот, вскочив, подошел к вошедшему. Цепкие слезящиеся глаза старика внимательно разглядывали Циммермана.

— Знаю ентого, господин офицер, — пропитым голосом сказал старик. — Работали оне на крахмальном. Это точно. Немец оне, немец. А фамилия не то Шаффер, не то Цимус. Запамятствовал, ей-богу.

— Вам знаком старик? — спросил Кригер Циммермана.

— Да, герр капитан. Он являлся сторожем на заводе.

— Точно, сторожем! — закивал старик.

— Я его однажды, когда работал в ночную смену, застал спящим на посту. Русские свиньи не любят порядка.

Старик сухо захихикал:

— Было, господин офицер, было. Хватил лишнего. А оне на меня кап…

— Что такое русское слово «кап»? — не понял Кригер.

— Капнул начальству, значит. Доложил. И мне фитиль… то бишь выговор влепили, — объяснил старик. — Чуть было с работы не сняли.

— Порядок никто не имеет права нарушать, — сказал Циммерман.

Старик торжествующе заглянул в лицо Генриху, нагло подмигнул и, нагнувшись к столу капитана, произнес:

— Пусть оне вам и остальное расскажут, хе-хе-хе. Как оне стали коммунистом. Я сам тогда был в красном уголке…

Маленькие глазки Кригера от слов старика непомерно расширились. Он вскочил со стула, подошел вплотную к внешне совершенно спокойному Циммерману, желая получше разглядеть русского агента. Комендант еще пожалеет, что не сделал его, Кригера, своим помощником, когда он преподнесет ему большевика.

— Вы коммунист?!

Генриху следовало бы сказать в ответ резкое «нет», но он не захотел произносить это слово даже в самую критическую для себя минуту. Он был, есть и всегда останется коммунистом. Сейчас главное — не молчать ни секунды!

— В тридцать седьмом году я действительно вступил в партию. Боялся угодить в Сибирь, — ответил он. — В июне сорок первого, когда доблестные немецкие войска фюрера перешли границу России, меня, как немца, перед ссылкой в Магадан исключили из партии…

Кригер вернулся на свое место. Чистосердечность и прямота Циммермана явно выбивала его из колеи.

— Мы подумаем о вас, герр Циммерман, — произнес он. — После того как вы пройдете всестороннюю проверку в более компетентных органах…

«Более компетентными органами», как определил Циммерман, явилось местное отделение абвера. Им занялся молодой обер-лейтенант, с пристрастием взявшись за порученное дело. Почти полмесяца ушло на бесконечные допросы, проверку фактов, запросы в Берлин, и только после этого Генриха вновь вернули в комендатуру.

Капитан Кригер предложил Циммерману стать сотрудником могилевской конторы по вербовке славянских рабочих в Германию. Поскольку он хорошо изучил русских, то и работать ему на этой должности будет сподручно.

— Яволь! — вытянулся благодарный Циммерман. Ему выдали паспорт и круглосуточный пропуск, одели в тыловую форму без погон.

Директор конторы, как громко именовал себя непомерно толстый Хушто, приехавший в Могилев из Дрездена с надеждой нажиться за счет покоренных варваров-славян и тем самым обеспечить всем необходимым свое большое семейство, вменил в обязанность новому сотруднику вербовку квалифицированных рабочих и организацию их отправки в Германию. Он выдал Циммерману комплект цветных плакатов, на которых изображались просторные цеха заводов, хорошо оборудованные сельские фермы, уютные общежития и чистенькие столовые. С плакатов смотрели сытые, смеющиеся мужчины и женщины в аккуратных спецовках, приглашающие своих земляков-славян последовать их примеру. Жить Циммерман должен был на частной квартире, что особенно устраивало Генриха. По рекомендации Хушто он снял просторную комнату у набожной одинокой старухи, жившей недалеко от конторы.

Циммерман был страшно удивлен, когда в первый же день сумел сравнительно легко завербовать одного рабочего.

— Все равно жрать нечего, — видя явное недоумение на лице вербовщика, оправдывал свое решение рабочий с впалыми, иссиня-бледными щеками. — Чем здесь с голоду умирать, так лучше попробовать счастья в вашей хваленой неметчине.

Циммерман довольно бурно развил свою деятельность, намереваясь заслужить директорскую благосклонность. На вербовку он выезжал в районы, откуда неизменно привозил какие-либо вещицы в качестве подарка шефу. Жадный Хушто по достоинству оценил нового работника, и тот вскоре стал его особо доверенным лицом. По просьбе шефа Циммерман скупал по дешевке все, что могло пригодиться для большой семьи Хушто, и даже помогал отправлять бесконечные посылки в Дрезден. Это было Генриху кстати, ибо связь с командиром партизанской бригады «Авангард» ему надлежало осуществлять через ларек, торгующий на рынке поношенными вещами. Хозяйка ларька, пани Елена, была у немцев вне подозрений. Она всем говорила, что до войны занимала незаметную должность заведующей детским приютом. В 1937 году ее муж, партийный работник, был по доносу репрессирован, поэтому пани Елена имела все основания ненавидеть Советскую власть. Она отказалась эвакуироваться на Урал. Ей милостиво разрешили занять бывший колхозный ларек на могилевском рынке и открыть частную торговлю поношенными вещами. Клиентура пани Елены постепенно расширялась, ей охотно стали сбывать отобранные у местного населения вещи полицаи, немецкие солдаты и даже офицеры. Товарооборот ларька настолько возрос, что одна пани Елена не могла управляться с делами. Она вынуждена была нанять работницу — оставшуюся без родителей Настю, с согласия немецких оккупационных властей, конечно.

Ларек пани Елены, как с приходом немцев стала величать себя его хозяйка, стал пунктом связи партизанской бригады Ефимчука с могилевским подпольем. Циммерману предписывалось иметь связь только с Настей. Слишком дорога была для партизанской бригады и местного подполья пани Елена, чтобы хоть как-то ставить ее под удар. А Настя очень и очень мила. Ведь приезжий немец мог в нее и влюбиться, тем более к ней уже многие пристают с заманчивыми предложениями.

Отыскать на городском рынке торговое заведение пани Елены для Циммермана не представляло труда. Ларек расположился рядом с крытым павильоном для продажи овощей и фруктов. За прилавком стояла высокая женщина со строгим, сухим лицом. Она придирчиво вертела в цепких руках какую-то шубейку, оценивая товар. «Пани Елена», — догадался Циммерман и прошел мимо. С комплектом агитационных плакатов в руках он не спеша обходил рынок, иногда останавливался у той или иной группки людей и принимался уговаривать их поехать на работу в Германию. Свое выступление он иллюстрировал плакатами. Увидев наконец за прилавком Настю, он как бы мимоходом обратил внимание на привлекательное лицо девушки.

— Какая милая славяночка?! — остановился Генрих у ларька. — О, с такой внешностью можно прекрасно устроиться горничной в самую аристократическую германскую семью. Предлагаю воспользоваться моими услугами, — и он галантно стал разворачивать перед смущенной девушкой плакат за плакатом.

— Благодарю! Мне пока хорошо и здесь. Пани Елена меня ценит как работницу, — резко ответила Настя, привыкшая к подобному обращению. — А моя хозяйка пользуется доверием и уважением самих господ офицеров, — для вескости добавила она.

— Жаль. Очень жаль. Лично я бы на вашем места поменял это барахло на светлые комнаты в Берлине.

— Еще раз благодарю…

Циммерман оглянулся: поблизости никого не было. Спросил негромко:

— У вас случайно не найдется хромовых сапог сорок третьего размера с высоким подъемом? Для меня.

— Точно такие сапоги проданы вчера. Зайдите через три дня, под вечер. Возможно, достанем для вас, — ответила на пароль Настя и засмущалась. — Ой, а я ведь вас сначала за настоящего немца приняла.

— Я и есть немец, — улыбнулся Генрих. — Сотрудник могилевской конторы по вербовке рабочей силы в Германию Генрих Циммерман, — представился он. — И отныне ваш ревнивый кавалер, который никому не позволит заглядываться на панночку.

— Вот хорошо-то! — вырвалось у Насти. — А то одолевают просто. Хоть на глаза не показывайся. Я и так уж стала меньше в ларьке бывать.

— Теперь полегче станет, отобью вашим вздыхателям охоту, — засмеялся Генрих. — Большому передайте: устроился надежно.

— Передам.

К ларьку подходил усатый полицай, искоса поглядывая на собеседников. Генрих его не видел. Настя слегка дотронулась до его руки.

— Так вы подумайте о моем предложении, панночка, — громко произнес Генрих. — Удивительные все же славянские девушки, — повернулся он к полицаю. — Им предлагают должность горничных в богатых немецких семьях, а они предпочитают рыться в грязных тряпках!

— Когда подожмет брюхо от голода, согласятся и на посудомоек, — пробурчал в ответ полицай.

Генрих свернул плакаты в рулон.

— Я еще зайду к вам.

— Заходите, — ответила девушка.

Настя была предупреждена о возможном приходе Циммермана. Большой, как они называли командира партизанской бригады Ефимчука, просил быть особо внимательной к нему и немедленно пересылать его сообщения в бригаду. Она тут же рассказала пани Елене о визите нового гостя, и та вывесила в витрине белую блузку, расшитую синим белорусским орнаментом.

К ларьку развязной походкой подошел небольшого роста длинноволосый бойкий парень с грубым лицом. На нем был старинный кожух, широкие галифе с красными лампасами, на одной ноге кожаный сапог, а на другой — лапоть. За плечом болталась потрепанная двухрядка. Вытащив из-под кожуха смятую замасленную рубашку, он небрежно бросил ее на прилавок.

— Отдаю задаром, достопочтимая пани-фрау-госпожа Элен!

— Такую дрянь не беру!

— Что вы?! Износу нету. Сам бы одевал по престольным праздникам, да душа жажды просит. На полстаканчика бы, а?

— Пошел вон, Фимка! — отрезала пани Елена и, незаметно сунув клочок бумаги в складки рубашки, ушла в кладовую. Явно огорченный, Фимка сгреб свой товар, запихал под кожух и, проклиная все на свете, быстро скрылся в толпе. Донесся звук гармошки и его звонкий с хрипотцой голос:

На полстаканчика приходилось зарабатывать горлом, распевая некогда любимую песню батьки Махно.

Фимка был самой известной личностью на могилевском рынке. Он всегда вертелся среди торговцев, и те, избавляясь от его липучей назойливости, совали что-нибудь в его длинные руки. Себя Фимка с гордостью величал родственником самого атамана Махно, гулявшего по Украине в гражданскую войну. И дескать, внешне он походит на него: тот же маленький рост, те же топорные черты лица, ниспадающие на плечи волосы-сосульки. У них был один и тот же тембр голоса, пристрастие к игре на двухрядке, одна любимая песня. Многие действительно считали Фимку отпрыском махновского рода.

Фимка был лучшим разведчиком партизанской бригады и самым надежным связным. В его обязанности входило не спускать глаз с ларька по торговле поношенными вещами и в случае провала сделать все возможное для спасения пани Елены и Насти.

В этот же день он передал в бригаду сведения о легализации Генриха Циммермана. Насте Ефимчук предписывал «влюбить» в себя внешне очень привлекательного немца, что даст возможность им видеться ежедневно.

Самой Насте, откровенно говоря, это задание не нравилось. Она хотела быть в рядах партизан, взрывать железнодорожные мосты, пускать под откосы воинские эшелоны, участвовать в дерзких налетах на вражеские гарнизоны. Вместо этого она вот уже почти два года вынуждена копаться в грязных поношенных вещах…

…До войны Настя мечтала стать врачом. Ее мать умерла от воспаления легких, когда девочка перешла в восьмой класс. Тогда же она дала клятву стать знаменитым доктором и посвятить всю жизнь лечению людей. Среднюю школу Настя окончила в своем родном городе Борисове в самый канун войны. Отец в первый же день ушел добровольцем в армию, а за ней из глухой деревни приехала бабушка, намереваясь увезти внучку к себе. Настя наотрез отказалась. Она хотела стать народным мстителем. Вначале по решению райкома комсомола Насте, как бывшему комсоргу школы, пришлось сопровождать до Могилева отдыхавших в лагере под Борисовом пионеров. Возвратиться не пришлось: гитлеровцы уже шагали по ее родной земле. Тогда-то она и попала в создаваемую Ефимчуком партизанскую бригаду, находившуюся в густых лесах, где-то между Борисовом и Могилевом. Когда немцы заняли Могилев, Ефимчук приказал Насте отправляться в город в помощницы к пани Елене.

— Я хочу воевать, а не торговать в ларьке тряпьем! — запротестовала девушка.

— Там ты больше принесешь пользы, чем здесь, в лесу.

— Да не смогу я показываться в городе! — упиралась Настя. — Немцы будут зариться на меня…

Она была очень привлекательна. Красивое матовое лицо, по-детски чуть припухлые пунцовые губы, темные вразлет брови, серые с голубизной огромные глаза, едва заметные ямочки на щеках и конопляного цвета длинная коса, уложенная вокруг головы, делали ее неотразимой. Еще в школе за Настей бегали мальчишки, не давали ей проходу. Уезжала от них на каникулы к бабушке, но и там деревенские парни приставали к ней. Насте же никто из парней не нравился. Ей надоедало их постоянное ухаживание. Порой она сожалела, что родилась такой красивой.

— И хорошо, что ты у нас образец настоящей белорусской красавицы. Быстрее подденешь на крючок кого надо, — стоял на своем Ефимчук.

Так Настя стала помощницей пани Елены…

Прошел месяц, как Циммерман обосновался в Могилеве. Дела его шли хорошо, директор конторы по вербовке рабочей силы в Германию Хушто был им доволен, о чем знали и в городской комендатуре. Генрих стал завсегдатаем могилевского рынка, ежедневно простаивая у ларька пани Елены возле смеющейся, веселой Настеньки. При его появлении пани Елена сама становилась за прилавок, давая возможность своей помощнице пококетничать с обаятельным немцем. На рынке быстро привыкли к тому, что некогда холодная красавица Настя отдала свое сердце недавно появившемуся в их городе вербовщику, и никто больше не обращал внимания на их беседы.

Каждый день Циммерман ждал сообщения об отправке под Берлин, но в партизанской бригаде упорно молчали. Может быть, гитлеровцы набирают рабочих в другом городе? Тогда бы Циммермана немедленно перебросили туда, и ему пришлось бы заново втираться в доверие оккупационным властям.

Этот день тоже не предвещал перемен. Еще с вечера подул холодный северный ветер, и небо заволокло мохнатыми тучами. Дождь шел всю ночь, не прекратился он и утром. Тонкие извилистые струйки катились по стеклу, образуя сплошную, мутную пленку. Не разглядеть, что творится на улице. Генрих, как обычно, обтерся холодной водой до пояса, выпил согретый хозяйкой стакан чаю с куском черного хлеба, намазанного маргарином, быстро оделся и вышел из дома. Ему надлежало сегодня по указанию шефа отправиться в район, а ехать в такую погоду не хотелось: промокнешь до нитки.

Дождь не переставал. Мелкий, колючий, он безжалостно сек лицо и расплывался огромными лужами на перенасыщенной водой земле. По хмурому небу, чуть не задевая крыши домов, неслись пропитанные ночной темнотой облака. Ветер упрямо раскачивал деревья и рьяно полоскал в дожде их извивающиеся ветви, будто желая сорвать с них готовые вот-вот распуститься взбухшие почки. Под ногами сочно хлюпала податливая грязь. Видно было, ненастье продлится весь день.

В конторе Циммермана ждал чем-то взволнованный Хушто. Он провел его в кабинет, усадил на стул. «Видимо, будет просить достать в районе что-то особенное», — решил Генрих.

— Нашей конторе выпала большая честь, — заговорил Хушто. — Комендант поручил нам выполнить спецзаказ рейха — отобрать три сотни квалифицированных рабочих для стройки. Каменщики, штукатуры, маляры, плотники, жестянщики… Понимаете?

— Да, мой директор! — отозвался Генрих, чувствуя, как учащенно забилось его сердце. Может быть, это та самая группа рабочих, с которой потребуется ехать и ему?

— Время самое ограниченное…

— Трудно будет завербовать даже тридцать человек.

— Хотя бы с десяток! В целях пропаганды… Остальных отправим в обычном порядке, через комендатуру. — Хушто подался вперед, к внимательно слушавшему его Циммерману, и своим тучным корпусом сдвинул стол. — Герр Циммерман, я надеюсь на ваше рвение. Настал час показать свою преданность рейху!

— Яволь! — встал польщенный доверием Генрих. — Сделаю все, что в моих силах. Постараюсь оправдать вашу личную благосклонность ко мне и заслужить доверие коменданта.

— Я с самого начала поверил в вас! — чуть было не прослезился растроганный Хушто. В душе он благодарил судьбу, ниспославшую ему такого расторопного, инициативного, дисциплинированного работника.

Циммерман прищелкнул каблуками:

— Благодарю, мой директор! Никто в этом городе не знает так этих славян, как я! — хвастливо заявил он. — Кроме вас, конечно.

Довольный Хушто прикрыл веки, прикидывая возможный барыш от выполнения спецзадания рейха.

— Вот если бы этих скотов направили в Дрезден, — произнес Циммерман, преданно глядя в глаза шефу.

Хушто, услышав свой родной город, насторожился.

— Почему именно в Дрезден?!

— Можно было бы попутным транспортом отправить вашей семье кое-что покрупнее. Я тут поприметил…

— Спасибо, дорогой Генрих, — дружески улыбнулся Хушто. — К несчастью, их отправляют под Берлин, в какой-то Оберфельд, — вздохнул он.

«Оберфельд — название имения баронессы Тирфельдштейн!» — ликовал в душе Генрих. Попросив разрешения срочно заняться вербовкой, он покинул кабинет. Дождь все еще лил, но для Циммермана непогода уже ничего не значила. Скорее бы сообщить радостную весть Насте…

На другой день пришел ответ от Ефимчука. Да, это тот самый эшелон. О нем известно и в бригаде. Партизаны помогут в «вербовке» рабочих. Генрих в обязательном порядке должен ехать с эшелоном. Под видом завербованных в Оберфельд отправится и его диверсионная группа из числа надежных, проверенных партизан.

Циммерман развернул кипучую деятельность. С утра до ночи он бегал по предприятиям, выезжал в район, вертелся возле капитана Кригера, который в комендатуре был ответственным за набор и отправку спецгруппы рабочих.

— Старайтесь, старайтесь, герр Циммерман, — покровительственно сказал Кригер. — Этим вы докажете свою преданность рейху.

— Яволь! — прищелкнул каблуками Циммерман. — Хочу услужить лично вам, герр капитан!

Вербовка шла быстро, рабочие съезжались в отведенные им бараки, откуда намечалась их отправка. Директор конторы Хушто потирал от удовольствия руки, не нарадуясь на своего вездесущего сотрудника.

— Мой директор, в Берлине должны знать о блестящем выполнении вами правительственного задания, — заявил Циммерман.

— Это было бы совершенно справедливо, — согласился Хушто. Ему льстили слова Циммермана, обращавшегося к нему, как к генералу. Генрих даже стоит перед ним всегда навытяжку. Так может поступать лишь истинный ариец.

— Но, между нами, — перешел на шепот Циммерман, — комендатура припишет ваши заслуги только себе.

— Да, да! Они так и сделают. Я знаю их, — всполошился Хушто. Он растерянно уставился на Циммермана в надежде, что тот подскажет выход. Но Циммерман молчал. — Что же теперь делать, дорогой Генрих?

— Мой директор, если вы доверите мне сопровождать рабочих до места назначения, я смогу там доложить кое-кому о ваших личных заслугах.

— Конечно, конечно! — словно ребенок, обрадовался Хушто. — Как я раньше не догадался об этом. Сейчас же пойду к коменданту…

— Напомните господину коменданту, что часть завербованных может по дороге сбежать. Вы же сами понимаете, как отреагируют там, в верхах, когда получат недокомплект, — подсказал Циммерман. — А у меня ни одного побега не будет. Я их собачьи повадки знаю…

Через два часа счастливый Хушто вернулся от коменданта. Полковник внял его мудрому совету и разрешил Циммерману сопровождать эшелон до Оберфельда.

— Вы будете мной довольны, мой директор! — заверил Генрих.

Точно на крыльях летел он на рынок. Спасибо этому размазне Хушто, тщеславному, недалекому человеку.

Пани Елена, увидев кавалера своей помощницы, подменила Настю, и та, смеющаяся, радостная, вышла ему навстречу.

— Все уладил. Назначен комендантом сопровождать эшелон, — целуя девушке руку, сообщил возбужденный случившимся Генрих. — Помог мой шеф…

Настя оглянулась — на них никто не обращал внимания. Шепотом произнесла:

— Сейчас я вас познакомлю с будущими помощниками, людьми Большого. Они подойдут к пани Елене…

Настя и Генрих стояли в двадцати метрах от ларька, у соседнего павильона по продаже овощей и фруктов. Со стороны казалось, что они увлечены только друг другом, совершенно забыли об окружающих, точно тех и не существовало вовсе. Видимо, таковы все влюбленные.

— Лукашонок, — прошептала Настя фамилию человека, подошедшего к пани Елене. Генрих скосил глаза, внимательно изучая лицо чубатого парня, примеряющего картуз. — Сорвиголова! Пойдет на любое дело. Слишком горяч…

Лукашонок, между тем купил картуз и скрылся в толпе. К ларьку подошел степенный мужчина лет сорока с набитым рюкзаком в руках. Неторопливо он выложил содержимое на прилавок.

— Пальчевский, — произнесла Настя. — Лучший подрывник. И радист. Связным себе возьмете Фимку.

— Этого шута-пьянчужку?! — удивился Циммерман, не раз встречавший на рынке разбитного, полупьяного, некрасивого парня.

— Артист своего дела, — ответила Настя.

Генрих собрался уходить. Не слишком ли долго он задерживается возле своей невесты? Не обратили бы на них внимание…

Ночью в лесу состоялась встреча Циммермана с командиром партизанской бригады Ефимчуком, передавшим шифровку Центра.

— Связь будете осуществлять через сельскую аптеку. Она находится в двух километрах от Оберфельда, рядом с почтой. Провизор знает о вас… Запомните пароль: «У вас имеются таблетки от головной боли, сильнодействующие?» Ответ: «Сейчас, к великому сожалению, нет. Приходите завтра».

Ефимчук обрисовал внешний портрет провизора.

— Связь с ним установите лишь после того, когда основательно обоснуетесь на месте, — сказал он и предупредил: — При любых стечениях обстоятельств провизор должен остаться вне подозрений. Это приказ Центра! Слишком дорогой ценой досталось ему место в сельской аптеке…

Спецгруппа рабочих отправлялась из Могилева поздним вечером, под покровом темноты. Циммерман ходил из барака в барак, распределял людей по вагонам, проверял списки. Во двор одна за другой въезжали крытые брезентом грузовые машины. По его приказу рабочие поспешно усаживались, солдату-охраннику указывался номер вагона, и автомашина уезжала на товарную станцию, где в тупике стоял подготовленный состав. Один вагон отводился для женщин.

Перед самой отправкой Циммерман еще раз проверил по списку людей — уже по вагонам.

— Ты? — указал он на чубатого парня.

— Лукашонок моя фамилия.

— Назначаю тебя старшим вагона.

— Слушаюсь, господин начальник!

— Чтоб в вагоне был железный порядок.

— Будет, господин начальник!

Старшим вагона был назначен и Пальчевский.

Циммерман переходил от вагона к вагону, когда прямо к эшелону подкатила легковая машина с капитаном Кригером и знакомым еще по абверской проверке обер-лейтенантом. Он подбежал к капитану и доложил, что эшелон почти готов к отправке.

— Осталось проверить только три вагона, герр капитан!

— Я вами доволен, Циммерман, — ответил Кригер. — Проверяйте седьмой вагон, а я пока ознакомлюсь с остальными списками.

Циммерман передал списки Кригеру, оставив у себя лишь список седьмого вагона. Уходя, он заметил в машине мужчину и женщину. Догадался: Кригер и прибывший с ним обер-лейтенант затевают что-то неладное.

— Проследи за людьми в машине, — шепнул он Фимке, следующему по пятам за своим новым хозяином.

Циммерман проверил седьмой вагон и вернулся к Кригеру. Капитан протянул ему списки.

— Все в порядке, Циммерман.

Генрих пошел проверять последние два вагона. Фимка многозначительно подмигнул ему.

— Шпионов к нам подсадили. Мужчина — во втором вагоне, а его половина — в женском. Я их заприметил в лицо.

Генрих посмотрел на списки: два из них были подменены Кригером.

— Молодцом, Фимка! Так и впредь держать, — похвалил он связного. — Теперь марш в вагон. Скоро поедем…

Они разместились в первом вагоне. В следующем, специальном вагоне ехала охрана: офицер, два унтер-офицера и отделение солдат.

Охрана проверила вагоны, и поезд тронулся. Циммерман облегченно вздохнул, теперь можно и отдохнуть, чуть расслабиться. С вагонами он был связан прямым телефоном, и назначенные им старшие периодически докладывали ему обо всем. На остановках он сам в сопровождении своего связного обходил состав. Особенно Циммермана заинтересовал пассажир второго вагона, подсаженный Кригером. Фимка взглядом указал на здорового молодого мужчину с красным сытым лицом. Циммерман тут же обнаружил непорядок: возле него валялся окурок.

— Фамилия? — рявкнул он на нарушителя.

— Лыковский…

— Еще раз увижу окурок — заставлю весь пол языком подлизывать! Ясно?

— Так точно, господин начальник.

Циммерман поморщился.

— Фу, грязные свиньи, — выругался он и дал разгон старшему вагона Лукашонку.

Как и предполагал Генрих, рабочие направлялись не в имение баронессы Тирфельдштейн, а в какое-то иное место. Выгружались они на маленькой, пустынной станции. Охрана сдала по спискам встречающему офицеру всех рабочих и в пустом эшелоне укатила в Берлин. Циммерман возвращаться с ними отказался. Ведь ему было приказано сопровождать спецгруппу до места.

— Мы были за ним как за каменной стеной, — передал офицер охраны своему коллеге. — Положитесь на него, и он все сделает. Русских знает отлично, они ему здорово насолили в Сибири…

Циммерман тут же построил людей, произвел перекличку. Разбил на группы и приказал грузиться в ожидавшие их машины. Делал это он быстро, со знанием дела. Чувствовалось, что рабочие боялись его как огня, стараясь побыстрее выполнить любое указание. Офицеру, ответственному за приемку людей, понравился расторопный сопровождающий. Вон как четко он организует погрузку, взяв всю заботу на себя. Такого неплохо бы иметь старостой. Надо доложить командиру.

Так же энергично Циммерман произвел выгрузку и размещение рабочих в бараках, расположенных на берегу озера. Посмотреть прибывшую из Белоруссии квалифицированную рабочую силу приехал сам командир строительной бригады подполковник Рюдель, в подчинение которого входил отряд специалистов-славян. Он сразу же обратил внимание на подвижного Циммермана, умело, без нервозности и излишней суеты организовавшего размещение людей, а когда узнал, что тот еще и немец по национальности, долгое время жил в России, был сослан в Сибирь и бежал оттуда, решил оставить его у себя и назначить старостой. Рабочих бывший пленник большевиков знает великолепно, сможет из них выжать все возможное, недаром же именно его назначили сопровождать спецотряд, а там, в прифронтовых городах, в людях умеют разбираться. Главное же, ему, Рюделю, будет бесхлопотно, когда командовать славянами станет свой человек.

— Интересы рейха требуют, чтобы вы остались здесь, герр Циммерман, и командовали этим рабочим скотом, — сказал Рюдель.

Циммерман молодцевато щелкнул каблуками, вытянулся по стойке «смирно».

— Яволь! Моя жизнь всецело принадлежит великой Германии, и я готов служить ее интересам там, где прикажет наш фюрер и от его имени вы, герр подполковник!..