"Роберт Силверберг. Джанни (Авт.сб. "На дальних мирах")" - читать интересную книгу автора

Эти дни стали для меня сплошным праздником. Бледного, ослабевшего
юношу, что боролся за свою жизнь в одном из наших боксов, окружал сияющий
ореол накопленной веками славы и легенд. У нас действительно был
Перголези, чудесное дитя, фонтан мелодий, автор ошеломляющей "Стабат
Матер" и бесшабашной "Служанки-госпожи", которого десятилетиями после
смерти ставили в один ряд с Бахом, Моцартом, Гайдном и чьи даже самые
тривиальные работы вдохновили на создание целого жанра легкой оперы. Но
его собственный взгляд на свою жизнь был совершенно иным: уставший,
больной, умирающий юноша, бедный жалкий Джанни, неудачник, известный лишь
в Риме и Неаполе, но даже там обойденный судьбой. Его серьезные оперы
безжалостно игнорировали, мессы и кантаты восхваляли, но исполняли редко,
лишь комические оперы, которые он набросал почти бездумно, принесли ему
хоть какое-то признание. Бедный Джанни, перегоревший в двадцать пять,
сломленный в равной степени и разочарованиями и туберкулезом вкупе со
всеми остальными болезнями, спрятавшийся от мира в монастыре капуцинов,
чтобы умереть там в крайней нищете. Откуда он мог знать, что станет
знаменит? Но мы показали ему. Дали послушать записи его музыки: и
настоящей и той, что была сработана беспринципными сочинителями, желавшими
погреть руки на посмертной славе Перголези. Мы подсовывали ему
биографические исследования, критические разборы и даже романы о нем
самом. Может быть, и в самом деле он воспринял это как воскрешение в раю.
День ото дня набирая силы, наливаясь здоровьем и цветом, Джанни начал
буквально излучать жизнелюбие, страстность и уверенность в себе. Поняв,
что ничего волшебного с ним не произошло, что его перенесли в
невообразимое будущее и вернули к жизни самые обычные люди, он принял все
эти объяснения и быстро избавился от сомнений. Теперь его интересовала
только музыка. В течение второй и третьей недель мы преподали ему
ускоренный курс музыкальной истории, начав с того, что создавалось после
барокко. Сначала Бах, затем отход от полифонии.
- Naturalmente [разумеется, естественно (ит.)], - сказал он. - Это было
неизбежно. Я сам бы этого достиг, если бы остался в живых.
После этого он многими часами буквально впитывал в себя целиком
Моцарта, Гайдна, Иоганна Себастьяна Баха, впадая при этом просто в
исступление. Его живой, подвижный ум сразу же начал собственные искания.
Но однажды утром я застал Джанни с покрасневшими от слез глазами: он всю
ночь слушал "Дон Жуана" и "Свадьбу Фигаро".
- Этот Моцарт... - сказал он. - Его вы тоже хотите перенести сюда?
- Возможно, когда-нибудь мы это сделаем.
- Я убью его! Если вы оживите Моцарта, я его задушу! Затопчу! - Глаза
Джанни горели диким огнем, потом он вдруг рассмеялся. - Он - чудо! Ангел!
Он слишком хорош! Отправьте меня в его время, и я убью его там! Никто не
должен так сочинять, кроме Перголези! Перголези сделал бы это!
- Я верю.
- Да. Вот "Фигаро" - 1786 год, я мог бы сделать это на двадцать лет
раньше! На тридцать! Если бы только у меня был шанс! Почему этот Моцарт
так удачлив? Я умер, а он еще столько жил, почему? Почему, dottore?
Эти странные отношения с Моцартом, замешанные на любви и ненависти,
длились шесть или семь дней. Потом он перешел к Бетховену, который, на мой
взгляд, показался ему слишком ошеломляющим, массивным, давящим, позже - к
романтикам, удивившим его своими творениями ("Берлиоз, Чайковский, Вагнер