"Клиффорд Саймак. Утраченная вечность." - читать интересную книгу автора

Председательствующий м-р Леонард. Вы рассуждаете слишком абстрактно,
доктор.
Д-р Бартон. О, нет. Я рассуждаю конкретно, по-земному. Человечество
нуждается в обновлении. Оно не может жить, погибая со скуки. Как вы
полагаете, многое ли останется человеку предвкушать после миллионной по
счету любви, после миллиардного куска рождественского пирога?
Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии
по делам науки комиссии по социальному развитию при
Всемирной палате представителей.


Значит, Нортон ненавидел его. Ненавидел, как все нормальные люди в
глубине сердца ненавидят счастливчиков, живущих сверх положенного срока.
Обычно эта ненависть подавлена, спрятана в тайниках души. Но подчас
она вырывается наружу, как вырвалась у Нортона. Человечество возмущено -
возмущение скрадывается лишь благодаря умело, исподволь подогреваемой
надежде, что те, кому дается долгая жизнь, в один прекрасный день сотворят
чудо, и каждый, если не падет жертвой насилия, несчастного случая или
неизлечимой болезни, будет жить столько, сколько пожелает.
"Теперь-то я понимаю их, - подумал сенатор, - ведь я и сам теперь
один из них. Я один из тех, чья жизнь не будет продолжена, и лет у меня
впереди даже меньше, чем у большинства".
Он стоял у окна в сгущающихся сумерках и следил за тем, как
вспыхивают огни, как над неправдоподобно синими водами всемирно известного
озера умирает день. Красота захватила его, и он не мог оторваться от окна
- а ведь совсем не замечал ее вот уже многие годы. Красота покоя, тихое
счастье остаться наедине с огнями города и с последними отблесками дня над
засыпающим озером.
Страх? Да, сенатор не отрицал, что ощущает страх.
Горечь? Да, естественно, и горечь.
И все же, несмотря на страх и горечь, окно заворожило его картиной,
которую обрамляло.
"Земля, вода и небо, - подумал он. - И я чувствую себя единым с ними.
Это смерть дала мне такое чувство. Смерть возвращает нас к исходным
стихиям, к земле и деревьям, к облакам на небе и солнцу, умирающему на
багровом западе в потоках собственной крови. Такова цена, какую мы платим,
- подумал он, - цена, какая назначена человечеству за вечную жизнь: мы
утратим способность воспринимать истинную красоту, истинный смысл самого
для нас, казалось бы, дорогого - ведь то, чему нет предела, что будет
всегда, неизбежно потеряет для нас всякую ценность.
Философствуешь? - упрекнул он себя. - Да, конечно, философствую. А
что остается? Хочу прожить еще сто лет, хочу, как никогда ничего не хотел.
Хочу получить шанс на бессмертие. А поскольку не получу, то и вымениваю
вечную жизнь на закат, отраженный в озере. И хорошо, что я еще способен на
это. Счастье мое, что способен".
У сенатора вырвался хриплый горловой стон.
Позади него внезапно ожил телефон, и он обернулся.
Телефон заверещал повторно. Внизу, в гостиной, раздались шаги, и
сенатор поспешно крикнул:
- Я подойду, Отто.